коли нельзя уже положиться даже на дона Мигеля?
— Молчи, пьянчужка! — прикрикнул на него Вехоо. — Тебе уж никто и ничто не поможет.
— А я все еще верю в него, клянусь! — божится Николас. — Как в звезду Вифлеемскую, верю в него…
Девки расхохотались.
— Я слышал, что вы приезжаете, ваша милость. Но никогда бы не подумал, что вы станете разыскивать меня.
— Почему ты обращаешься ко мне на «вы», Грегорио? — угрюмо спрашивает Мигель.
— Я не смею…
— Лжешь. Тебе стыдно за меня, падре.
Монах молчит.
— Тебя первого хотел я увидеть, — тихо произносит Мигель.
— Почему, осмелюсь спросить?
Потому что я потерял отца. Потому что потерял самого себя, думает Мигель. Потому что только с тобой, мой невзрачный старик, я не чувствую себя одиноким, только тогда я чувствую, что есть кто-то, кто дорог мне, кого я люблю…
— Сам не знаю, — отвечает он вслух. — Просто пришло в голову повидать тебя.
Старик понял чувство стыда, скрытое притворством, и поднял руку — погладить Мигеля по щеке. Но рука опускается, старик избегает взгляда Мигеля.
— А ты действительно не умеешь притворяться, — с восхищением и горечью говорит Мигель. — Ах, не отвергай меня прежде времени, падре!
— Больно тебе, Мигелито? — разом меняется монах, и уже вся человеческая участливость звучит в его голосе.
— Нет, нет, — сурово отвечает Мигель. — Не будем сегодня об этом. Приходи ко мне, падре. Побеседуем. Быть может, я захочу исповедаться…
— Приду, — низко склоняется монах. — Приду с радостью.
»…что Ваша милость вернулась в наш город, для меня — настоящая радость. И я почту за честь, если Вы посетите мой простой дом, посмотрите сына моего, чьим крестным отцом Ваша милость соизволила стать…
От всего сердца призываю, друг, благословение божие на Вашу благородную голову.
Бартоломе Эстебан Мурильо».
Гости во дворце Мигеля.
— Мы, старые твои друзья, приветствуем тебя в городе городов. Будь здесь счастлив, Мигель! — ораторствует Альфонсо. Давно отвергнутый Изабеллой, он забыл о своем соперничестве с Мигелем.
— Счастлив… — тихо повторяет Солана, которая успела превратиться в красавицу, и с восторгом смотрит на Мигеля.
— За счастье! — восклицает Диего, чокаясь со своей женой Кристиной.
— Удерем от старости! — смеется Вехоо, ныне первый актер в Севилье, в то время как бывшего актера Капарроне изменчивая судьба поставила на место Вехоо — сторожем к лошадям.
— Нет, мои дорогие, от старости вам не убежать, — улыбается Грегорио. — Живем мы в семнадцатом веке — веке бедствий и страха. Одни хиреют от недостатка, другие от страха перед завтрашним днем. Увядает наша мировая держава, и мы с нею…
— Мы забываем бога, — подхватывает желтый, исхудавший Паскуаль — по бедности он оставил университет и сделался писарем на городской таможне.
— Зато бог не забывает нас! — разглагольствует Альфонсо, чьи речи изрядно отдают вином. — Он позволяет нам жить так, как мы желаем…
— Жить! — кричит опьяневший Диего. — О, жить — это ведь не только трудиться, но и радоваться!
Диего и Альфонсо — уже бакалавры Осуны.
— Ты — счастлив? — спрашивает Мигель, обращаясь к Диего.
— Более чем счастлив! — повышенным тоном отвечает тот. — Вот он, источник счастья моего — моя жена! Жена, красивая, добрая, верная…
Зависть шевельнулась в сердце Мигеля. Это сейчас же подметил хмельным своим взглядом Диего.
— Завидуешь мне, дон Жуан? А я рад, что ты мне завидуешь. Видали — вот он, господин над всем и вся, путь его усыпан розами, полмира служит ему, а счастья он не может купить, и завидует мне…
— Перестань, Диего, — шепчет мужу Кристина.
— Нет, сердца человеческого ему не купить! — гнет свое Диего. — Его мрачная слава коснулась небес, его гордость еще не встречала отпора, но встретит и спотыкнется… Эй, сюда посмотри, смотри, вурдалак, на жену мою Кристину — здесь ты погоришь! Ты желаешь ее — по глазам твоим вижу, что желаешь, но она устоит! Она — неприступная твердыня, И остается тебе только завидовать, завидовать…
Альфонсо и Вехоо выводят Диего, испуганная Кристина бежит за ними.
Солана в смятении смотрит на Мигеля — лицо его темно и зловеще.
— Самая жестокая борьба, друзья мои, — мягко произносит Грегорио, — это та, которую ведет человек с собою самим. Это — единоборство плоти и духа. И все пути усеяны страданием и скорбью, но только скорбь ведет к подлинному познанию. Вспомните, дорогие, стих поэта Фернандо Эррера: «Скорбь ушла, и я уже знаю, что есть жизнь».
Черной ночью движется тележка к воротам. На тележке — укрытый труп Кристины.
Висенте подталкивает тележку сзади, чтоб покойница была у него перед глазами, а не за спиной. Каталинон тащит тележку спереди.
Ветер воет в чердаках.
В воротах их останавливает стража.
— Люди графа Маньяра? Ха, так всякий может сказать! А чем докажешь? По серебряной монете на каждый палец? Гром и молния, вот это доказательство! Этого вполне хватит. Да, но у меня две руки… Ах, на обе? Отлично! Теперь ясно, что вы люди графа Маньяра. Эй, там, откройте ворота!
Тележка скрывается в темноте за чертой города.
Начальник стражи спрятал монеты, и тогда лишь спохватился:
— Эй, вы! А что вы везете?
Тихо. Только поспешный удаляющийся стук колес по камням королевской дороги.
Тьма — густая, как каша. Облепляет со всех сторон. Трус Висенте стонет от ужаса.
— Может быть, довольно мы отошли, Каталинон?
— Нет. Надо добраться до карьера.
Пройдя еще немного, свернули с дороги, сбросили тело в песчаный карьер и кое-как забросали песком.
Тележка возвращается к городским воротам.
— Что мы везли? Да так, всякую старую рухлядь. Нехорошо держать ее в городе, сержант.
А теперь, после этой грязной работы, стаканчик вина. Висенте пьет, как никогда не пил. Страх иссушил его гортань, трусливой душонке необходимо залить искры укоров совести.
— Ох, это слишком для меня! — бормочет Висенте. — Заманил в дом жену друга, обесчестил, а муж накрыл их, заколол жену, а этот нечестивец приказал бросить ее за чертой города, как мусор… Дрожу я, боюсь я, иссыхаю от страха, Каталинон!
— Пей, старик. Вино поможет забыть проснувшуюся совесть.
Но душа Висенте полна теней, и он наводнил ими весь разгульный трактир. Многие уже оглядываются на старика.
— Смотри, Като, они присматриваются ко мне… Все глядят на меня — отчего? Что вам нужно, люди?!
— Ха-ха-ха, дед, у тебя рука в крови!
Старик подносит руки к глазам — на тыльной стороне одной из них алеет пятно.
— О небеса! Спасите! Спасите душу мою!
