– Джекоб, клянусь, если такое будет часто повторяться, я буду больше времени проводить за молитвой, чем если бы осталась в монастыре! Я думала, у меня сердце разорвется от ужаса!

Ее слова поразили его. Где были суровые упреки, гнев, ругань, которых он ждал? Он всматривался в ее лицо и видел слезы, но это были слезы радости, слезы облегчения. Могло ли случиться, что она смирилась с опасностями его судьбы? Неужели она начала хоть немного понимать и принимать эту сторону его жизни и характера? Неужели любовь ее оказалась так велика, что смогла устоять даже перед этим ужасом, неужели она сумеет любить его, несмотря на его недостатки и ошибки, несмотря на то, что презирает всяческое насилие? Неужели Бог так добр к нему, что послал ему подругу жизни с такой всепрощающей душой?

Сердце подскочило у него в груди. Нет на свете другого такого счастливого и везучего человека, как он! Вера Тори в ее молитвы и в Бога внесли смирение в его душу. Слезы жгли глаза, и он крепче прижал ее к себе. Небольшая, почти незаметная выпуклость ее живота, прижимавшегося к его телу, напомнила ему о ребенке, которого она носила, их ребенке, чья жизнь, возможно, поставлена под угрозу пережитым ею страхом.

– С тобой все в порядке? – мягко спросил он, вглядываясь в нее.

Она вымученно улыбнулась ему, и губы ее задрожали от этого усилия.

– Если перестану наконец дрожать, то будет совсем хорошо. Но, как бы там ни было, прошу тебя, не попадай больше в такие ужасные ситуации. – Как ребенок? – ласково осведомился он, и рука его, скользнув между ними, легко легла ей на живот.

Мари стояла у окна, прижавшись лбом к стеклу, теребя портьеру, и застывшим взглядом смотрела на залитый полуденным солнцем сад.

Солнце разбрызгивало свой сияющий дождь над буйно разросшимися кустами роз, над лилиями и ирисами, и в этих дрожащих всполохах красного, фиолетового и оранжевого двор, казалось, был охвачен огнем. Сад д'Авенантов совсем не походил на те упорядоченные, подстриженные сады и парки, которые она ожидала увидеть у англичан.

Да и сам дом с его обитателями был под стать этому непринужденному и полному жизни саду. Веселая непринужденность чувствовалась во всем – даже в ослепительной желтизне платья, которое сегодня утром принесли в ее комнату. В плаче младенца, время от времени разносившемуся по дому. Даже в погоде. День выдался на редкость солнечным и теплым.

Хотя настроению ее больше соответствовало бы ненастье: стучащий в окно дождь и сотрясающие небеса раскаты грома.

Но природа, будто насмехаясь над ней, подарила чудный, по-настоящему летний полдень.

Внизу ходил караульный; она видела верхушку его треуголки, мерно, с неусыпной бдительностью движущуюся то вправо, то влево.

Других караульных она пока не заметила. Не было их и у дверей ее комнаты. Двери оставались незапертыми. Ее настойчиво заверяли, что она может свободно перемещаться по дому.

Однако она предпочла остаться в спальне. Провела здесь все утро, потребовав, чтобы ее оставили одну.

Странно, но лорд Саксон уважил это требование, чего она решительно не ожидала от него. Она все время ждала, что вот-вот раскроется дверь, и ее либо подвергнут прямому допросу, либо хитростью и лживыми заверениями попытаются выпытать секретную формулу.

Но вместо этого ей предложили ванну, чистое белье и платье, пищу, прекрасную гостевую комнату, некоторую, хотя и ограниченную свободу, а также пригласили разделить с ними полуденную трапезу. От последнего она отказалась. И тогда одна из поварих, которую звали Падмини, молодая, болтливая и шумливая индианка в разноцветном, несколько попугайском шелковом наряде, который напомнил Мари картинки гарема, вошла к ней в спальню с подносом.

Итак, пока они обращаются с ней как с гостьей. Как и обещал лорд Саксон. Ведут себя так, словно ничего не хотят от нее. Словно действительно оберегают ее.

Но она ни за что не поверит, что лорд Саксон был правдив в своих обещаниях.

Как, впрочем, и во всем остальном.

Он просто пытается усыпить ее бдительность. Но она не позволит одурачить себя.

Она уже поддалась однажды обаянию одного из д'Авенантов. Больше этого не случится.

Закрыв глаза, она уперлась сжатыми кулаками в оконное стекло, будто желая таким образом подавить воспоминания о Максе.

Все утро она отчаянно пыталась взять себя в руки, памятуя о том, как не сумела совпадать с собой, находясь в кабинете лорда Саксона. Ни разу в жизни не испытывала она такой бесконтрольной, неистовой ярости. Видно, за последний месяц, проведенный с Максом, в ней развилась склонность к импульсивным, безотчетным реакциям, и это сильно тревожило ее.

Словно то была не она, а кто-то другой.

Но она желает чувствовать себя самой собой.

День медленно перекатывался в вечер, и Мари все больше ощущала тщетность своих усилий. Быть может, причина крылась в том, что она после бессонной ночи была на грани нервного истощения?

Или в том, что она более не ведала себя?

Она стала другой.

Он заставил ее стать такой.

Отпустив портьеру, она отвернулась от окна и в отчаянии оглядела комнату, жаждая найти хоть что-то, что отвлекло бы ее от этих мыслей.