– Ничего, посидит у себя, отойдёт. Я Лидку давно знаю, она отходчивая, – смущённо улыбаясь, сообщила Галина Петровна Фоме, и он понимающе кивнул.

Негра нужно было вести в процедурный кабинет. Галина Петровна подошла и легко-легко постучала по его плечу. Негр повернул к ней лицо, она как глухому, помахала рукой: типа, мол, пойдём за мной. Негр поднялся и отправился за ней.

– Галина Петровна, я здесь, – позвал Фома и многозначительно постучал по больничному радио.

– Поняла, – улыбнулась Галина Петровна, – если что, я дам знать…

Но всё прошло спокойно, негр ни на кого не напал и через некоторое время появился в боксе. Возле Фомы как раз сидел Сергуня, но, увидев того самого, о котором только что он говорил, быстро вскочил и убежал.

Негр улыбнулся и лёг на свою кровать. На этот раз отворачиваться к стенке не стал, а даже слегка помахал рукой – видимо, Фоме. Фома посмотрел на него, но ничего не сказал. Тогда негр подошёл к нему и сказал по-русски, протягивая ладонь:

– Как тебя зовут? А меня зовут… – и назвал, скорее всего, своё имя.

Фома не совсем расслышал, но тоже представился. Вскоре он ушёл под капельницу, негра тоже увели. Затем был обед, затем полдник, и Фома с новеньким всё так же находились в одной палате. Им нужно было мирно соседствовать.

Итак, негра свалил гепатит. Такой же, как у Фомы, типа «В». Где уж он его подхватил – колол наркотики с носителями австралийского антигена, имел ли половые с ними сношения, или предки его прикатили из Африки уже с этим злобным вирусом, – гадать было бесполезно. Гепатит совершал своё чёрное дело – негр желтел, и с этим ничего нельзя было поделать. Лечило его время и минимум больничных лекарств.

Сначала он откликался на имя Ужвалдо. Причём обращался к нему по имени только Фома, все остальные обитатели больницы предпочитали совсем не общаться с ним, а персонал делал ему процедуры с большими предосторожностями и как можно скорее. Все приставали к Фоме с расспросами, особенно Мхов, Лишайников, Сергуня и молодая медсестра Танечка, отвечающая за Мхова и Лишайникова, интерес к которым у неё угас где-то на второй день пребывания совсем молодых рыжих людей в больнице. Но Фома не раскрывал никому тайны Ужвалдо. Потому что сам про него ничего не знал.

Галина Петровна уверяла Фому, что ей негр представился как Освальдо, а Анита Владимировна сообщила в момент особо хорошего настроения, что в его бумагах значится имя Ожвалдо, однако почерк там очень неразборчивый, поэтому больше ничего, кроме диагноза и других мелких подробностей, прочитать о негре нельзя. Как же называть Фоме своего соседа, который в основном молчал, чесал своё тело бледными ногтями и не переставал с ужасом смотреть на людей в белых халатах, что бы они ни делали? Или вдруг резко подскакивал к окну, расплющивал об стекло нос и долго-долго таращил на улицу свои круглые жёлтые глаза. И Фома звал его по-разному. «Освальдо, выключи за собой воду в раковине, чего она по мозгам капает!» – и негр выключал. «Ужвалдо, вон около тебя комар, убей, он низко сидит!» – и Ужвалдо убивал. Понимал, значит, что к нему обращаются. Ужвалдо – Ожвалдо – Освалдо – Асфальто – Асфальт. На Асфальта он тоже откликался, потому что Фома не хотел его обидеть, а только лишь приспособить его имя под что-нибудь привычное. На Асфальте Фома остановился на несколько дней, потому что дальше цепочка имён уже зашла в тупик.

И Фома начал сначала. Так как на вопросы «Как тебя зовут?» больной сосед отвечал в разное время суток по-разному: Ожвалдо, Освальто, Ужвалдо, то Фома взял за опорное Ужвалдо, потому что оно ему больше нравилось, и так негр представлялся всё-таки чаще всего. К вечеру сосед стал откликаться на склоняемое имя Ужвалда (есть Ужвалда, нет Ужвалды, укол Ужвалде, поели с Ужвалдой, тапки Ужвалдины и так далее). А утром следующего дня, аккуратно сложив анализы по баночкам, Фома вдруг затормозил в дверях, оглянулся на ноги своего соседа, положенные на спинку кровати, и подумал: Ужвалда – Кувалда. Конечно, Кувалда!

– Эй, Кувалдометр, – весело сказал Фома, – хорош спать. Давай неси анализы, покажи им всем, кто ты есть на самом деле.

Негр нервно зашевелился – он очень боялся собирать анализы и никак не мог привыкнуть к этому.

Прошло несколько дней, но никто так ни разу не навестил больного Кувалду.

– Кувалда, а может, ты сирота? – спросил у него Фома.

Но Кувалда молчал, и Фома решил, что он просто не знает такого слова. Поэтому он вновь спросил:

– Ты сирота, да, Кувалда? То есть – мама нет, папа нет. Да?

Кувалда ничего не отвечал, смотрел в потолок и не спеша копал пальцем в носу. По-русски он говорил хорошо, даже успешно ругался матом, но, видимо, не хотел открывать тему своего прошлого. Он всегда хотел есть, это было видно, однако принимать то, что предлагал ему Фома из своих гостинцев, стеснялся. Малое количество больничной пищи Кувалда брал качеством обработки – он жевал сосредоточенно и вдумчиво, Фома так никогда не мог. Однажды Фома увидел, как приветливо мигнули жёлтые глаза Ужвалды бананам, яблокам и грушам, принесённым Фоме очередными посетителями, – и, правда-правда, чуть не прослезился.

Однако Кувалда оказался азартным игроком. Он первый увидел в тумбочке Фомы колоду карт и предложил сыграть разок. Фома согласился. Сразу выяснилось, что играть Кувалда умел только в «пьяницу», да и то всегда стыдливо проигрывал. Фома любил серьёзных противников и научил его игре в «дурачки». Это оживило их отношения, вселив в меланхолического Кувалду дух здорового соревнования. А когда за неимением денег Фома предложил делать ставки на еду, Кувалда быстро научился играть в «очко». На банк ему приходилось ставить диетическую больничную пищу – никто по-прежнему не навещал маленького Кувалдочку.

Свой первый банан он выиграл у Фомы ценой порции картошки-пюре, киселя и булочки, полагавшихся на завтрак. Паровую котлету Ужвалда успел съесть до начала игры. Но вскоре он проиграл все три блюда будущего обеда, полдник, вошёл в неимоверный азарт – и, сколько Фома ни призывал его остановиться, проиграл весь ужин и завтрак следующего дня. На миг задумавшись и представив, что его ждёт, Кувалда отскочил к окну и уставился на улицу своими немигающими глазами. Он думал.

Наконец-то вырвавшись к Фоме, Вика приехала на утренней электричке, быстро подбежала к его окну – и чуть разум навеки не оставил её. Чёрное лицо с прыщами и выпученными жёлтыми глазами могло значить только одно – Фоме плохо так, как никогда ещё не было. Ноги у Вики подкосились, выпала из рук сумка с гостинцами…