— Я тебя люблю, — сказал я ему.

Но ребенок глядел на меня строго и недоверчиво.

— Малыш, я пришел издалека. Скажи мне, зачем ты смотришь на луну?

— Это не луна, — обиженно ответил мальчик, — это не луна; я смотрю на свое будущее.

— Я как раз оттуда, — мягко сказал я ему. — Там одни только мертвые, грязные поля.

— Ты врешь, ты врешь! — закричал ребенок. — Там есть деньги, и свет, и любовь. Там сады, полные цветов.

— Я пришел оттуда, — мягко повторил я, — там одни только мертвые, грязные поля. И тут ребенок узнал меня и разрыдался.

То были последние его горячие слезы. Над ним тоже зарядил холодный дождь. Луна исчезла. Мрак и безмолвие вошли в меня с немым вопросом: «Что ты сделал с ним?»

Я устал. Вчера вечером я опять долго писал, прихлебывая пиво. Фразы кружатся у меня в голове. Я думаю, эта писанина скоро погубит меня.

Как обычно, сажусь в автобус. Закрываю глаза. Мы подъезжаем к первой деревне.

Старуха, разносчица газет, подходит к автобусу забрать свою пачку. Она должна разнести газеты всем жителям деревни до семи часов утра.

В автобус садится молодая женщина с ребенком на руках.

С тех пор как я работаю на фабрике, никто еще не садился в автобус на этой остановке.

Но сегодня в автобус садится женщина, и эту женщину зовут Лина.

Не та Лина, которую я жду в мечтах, а настоящая, реальная Лина, та маленькая вредина Лина, что отравляла мне жизнь в детстве. Та, которая замечала, что я ношу одежду и башмаки ее старшего брата, и объявляла об этом на весь класс. Та, что делилась со мной бутербродами и печеньем, от которых мне так хотелось отказаться. Но я был слишком голоден на переменах.

Лина говорила, что бедным нужно помогать, так учили ее родители. Вот я и был тем бедняком, которого Лина выбрала для оказания помощи.

Я прохожу на середину автобуса, чтобы лучше рассмотреть Лину. Я не видел ее целых пятнадцать лет. Она не очень-то изменилась. Все такая же бледная худышка. Волосы ее слегка потемнели и собраны в хвост на резинке. Лицо не накрашено, одета она отнюдь не элегантно и не по моде. Да, Лине далеко до красавицы.

Она рассеянно смотрит в окно, потом ее взгляд падает на меня, но тут же вновь устремляется в пустоту.

Она наверняка знает, что я убил ее отца, моего отца, нашего отца, и, может быть, мою мать тоже.

Нельзя, чтобы Лина меня узнала. Она может донести на меня как на убийцу. Конечно, с тех пор прошло пятнадцать лет, срок давности наверняка вышел. А впрочем, что ей может быть известно? Знает ли она, что у нас с ней общий отец? Что у нас был общий отец? Да и умер ли он?

Нож был длинный, но он с большим трудом вошел в плотное мужское тело. Я нажимал изо всех сил, но мне ведь было всего двенадцать лет, я был тщедушен, как голодный котенок, почти ничего не весил. Я понятия не имел об анатомии и вполне мог ударить, не задев жизненно важных органов.

Доезжаем до фабрики, выходим.

Лину поджидает соцработница, она ведет ее в ясли.

Я вхожу в цех, включаю станок; он работает так рьяно, как никогда еще не работал, он поет, он гудит: «Лина здесь, Лина здесь!»

За окном танцуют деревья, весело насвистывает ветер, резво бегут облака, блестит солнце, погода лучезарна, как весенним утром.

Так, стало быть, это ее я ждал все эти годы! А я и не подозревал. Мне казалось, я жду какую-то незнакомку, прекрасную собой, но несуществующую. А появилась реальная Лина — после пятнадцати лет разлуки. И вот мы встретились: вдали от родной деревни, в другой деревне, в другой стране.

Утро пролетает как один миг. В полдень я иду обедать в фабричную столовку. Там очередь, она двигается медленно. Лина стоит передо мной. Она берет кофе и простую булку. Точно как я, когда приехал сюда и еще с недоверием относился ко всей этой иностранной еде. Она казалась мне пресной, безвкусной.

Лина выбирает стол на отшибе. Я сажусь за другой, напротив нее. Ем, не поднимая головы. Боюсь взглянуть на нее. Кончив есть, встаю, уношу поднос с грязной посудой и иду за кофе. Проходя мимо Лининого стола, заглядываю в книгу, которую она читает. Она написана не на нашем и не на здешнем языке. Похоже на латынь.

Я тоже раскрываю книгу и делаю вид, будто читаю, но никак не могу сосредоточиться и на самом деле разглядываю Лину. Когда она поднимает глаза, я тут же утыкаюсь в книгу. Иногда Лина долго смотрит в окно, и я понимаю, что одно в ней разительно изменилось — ее взгляд. У Лины моего детства глазки были озорные и счастливые. Теперешняя Лина глядит хмуро, печально, как и все мои знакомые эмигранты.

В час дня мы возвращаемся на фабрику. Лина работает в цеху на этаж выше моего.

Вечером, когда мы выходим с фабрики, нас ждет автобус. Я вижу, как Лина забегает в ясли и берет своего ребенка. Потом садится рядом с кондуктором, а я позади, но не очень далеко от нее.

Лина вышла там же, где села утром. Я тоже выхожу и иду за ней. Она заходит в маленькую деревенскую лавку, я тоже. Она молча указывает на продукты, которые хочет купить, — молоко, макароны, конфитюр. Значит, она еще не говорит на языке этой страны. Или же она стала немой, болтливая подружка моего детства.

Я покупаю пачку сигарет и опять иду следом за Линой. Теперь она меня явно замечает. Но ничего не говорит. Она входит в трехэтажный дом рядом с церковью. Я заглядываю в окно первого этажа. Там горит свет. За столом, склонившись над книгами, сидит мужчина. Остальная часть квартиры погружена в темноту.

Я обнаруживаю переулок, ведущий к лесу. Перехожу реку по узкому деревянному мостику и шагаю по дороге до тех пор, пока не оказываюсь на задах деревни. Сажусь в траву и пытаюсь определить, где находится дом Лины. Вроде бы вон тот, но я не вполне уверен. От домов меня теперь отделяют река и сады. Я смутно вижу, как за окнами движутся какие-то тени, но не могу ничего различить.

Я думаю: если мне понадобится хорошенько разглядеть что-нибудь, придется купить бинокль.

Возвращаюсь к дому, заглядываю в то же окно. Мужчина по-прежнему читает за столом. Лина тоже здесь — сидит в кресле и кормит малыша из бутылочки. Не могу определить, мальчик это или девочка, но теперь знаю другое: у Лины есть муж.

Я решаю ехать домой автобусом. Долго жду на остановке. По вечерам автобусы ходят с большими интервалами. Возвращаюсь домой почти в десять часов. Ян ждет меня у двери. Прикорнул на ступеньках и спит. Он спрашивает:

— Где ты был? Я отвечаю:

— Это еще что! Я тебе отчитываться должен? Ты-то что здесь делаешь? Долго еще вы все будете мне надоедать?

Ян встает и тихо говорит:

— Я тебя ждал… Опять нужен переводчик. Я отворяю дверь, вхожу в кухню и говорю:

— Убирайся. Уже поздно. Я хочу спать. Он бормочет:

— Я голоден. Я отвечаю:

— А мне наплевать.

Я выталкиваю его на лестницу, но он успевает сказать:

— Ты нужен Еве на ближайшем суде. Она занимается иностранцами, беженцами, всеми нашими делами. Она все время спрашивает о тебе. Я бросаю:

— Скажи ей, что я умер.

— Но ведь это неправда, Шандор. Ты же не умер.

— Ничего, она поймет. Ян спрашивает:

— С чего ты стал такой злой, Шандор?

— Я не злой, я устал. Оставь меня в покое!

Я покупаю бинокль. И еще я покупаю велосипед. Теперь мне не придется ждать автобуса. Я смогу ездить в деревню к Лине когда захочу, хоть днем, хоть ночью. От города это всего шесть километров.