Она была слишком взволнована, чтобы понимать, что делает.

Во всяком случае, я не жалею, что на меня нашло и я спел эту песню. Иначе Кимберли никогда бы меня не обняла.

Под конец погребальной церемонии она попросила всех оставить ее одну.

– Я сама со всем справлюсь, – сказала она, и мы покинули ее.

Когда мы отошли на приличное расстояние от того места, где возилась с камнями Кимберли, Эндрю подозвал нас.

– Отныне никто не должен ни на минуту оставаться один, – сказал он. – То, что произошло с Китом, не было несчастным случаем. Это было убийство.

Тельма пронзительно взвизгнула. Смутившись, она прикрыла рот рукой.

Конни задрожала.

Озабоченно нахмурившись, Билли положила руку ей на плечо.

– Успокойся, дорогая, – произнесла она.

– Мы думаем, это случилось там, в джунглях, где он был найден, – продолжал Эндрю. – Кто-то ударил его по голове и затем повесил. Мы так себе это представляем. – Он посмотрел на меня.

– Вероятно, это сделал один человек, – вставил я. – Я имею в виду то, как подло это было сделано.

– Кто-то достаточно сильный, чтобы так высоко поднять тело Кита на дерево, – добавил Эндрю.

– И что нам теперь делать? – спросила Билли.

– Я пока не могу ответить на этот вопрос. Нужно время, чтобы все хорошенько обдумать. Давайте обсудим это позднее. Пока что, полагаю, нам ничто не угрожает, если мы будем держаться вместе. Не думаю, чтобы убийца рискнул напасть на кого-либо из нас здесь на пляже среди белого дня.

– А как быть... когда понадобится облегчиться? – поинтересовалась Билли. – Ты хочешь, чтобы мы делали это прямо здесь, на песке?

– Только без меня. Ага? – вступила в разговор Конни.

– Мы что-нибудь придумаем, – промолвил Эндрю. – А до этого можно ходить туда же, куда и раньше. Но только с сопровождением. Будете говорить мне, и я пойду с вами.

– Как мило! – фыркнула Конни.

– Я менял тебе подгузники, крошка. Но не волнуйся, я не буду подсматривать.

– Все равно неприятно, – скривилась Конни. Неожиданно Эндрю потерял терпение.

– И суток не прошло, а жизни двоих твоих сестер исковерканы. Где-то поблизости шатается выродок, который, вероятно, попытается убить еще кого-нибудь из нас при первой же возможности. А ты смеешь еще строить из себя взрослую? Мы понимаем неудобства, которые тебе придется испытать, но...

– Идите вы все к черту! – огрызнулась она, и со слезами на глазах развернулась и побежала к воде.

Тельма, между прочим, уже стояла на коленях и рыдала, закрыв лицо руками. Начало этой сцены совпало с замечанием Эндрю об исковерканных жизнях двух сестер.

Нахмурив брови, Билли неодобрительно покачала головой.

– Это совсем лишнее, разве ты не понимаешь? – И, не дожидаясь ответа, решительно зашагала в сторону Конни.

Таким образом только я остался стоять рядом с Эндрю. Казалось, если бы не его темные очки, он испепелил бы меня взглядом.

– Я же ничего не говорил, – поспешил оправдаться я.

– Не паясничай, – процедил сквозь зубы Эндрю и тоже двинулся прочь.

Покинутый всеми, я прихватил ранец и побрел к своей башне. (Между прочим, нарушая новые правила, запрещавшие одиночные хождения. Но никто меня за это не отругал.) Предстояло наверстать большое отставание в дневнике, и поэтому я решил выбрать новое место, откуда был бы виден наш пляж.

Когда я прибыл туда, Кимберли все еще трудилась на другом конце бухты. Она носила камни и бережно укрывала ими своего мужа. Закончив с этим, она принялась за крест. (Внося записи в журнал, я постоянно за ней наблюдаю. Остальные тоже на пляже, но не делают ничего достойного упоминания.)

Теперь Кимберли сидит на пляже. На ней все еще яркая гавайская рубаха Кита. Обхватив подогнутые колени руками, она смотрит в морскую даль. Легкий ветерок треплет ей волосы и слегка отдувает рубашку.

Она такая прекрасная и одинокая.

Как бы мне хотелось придумать что-нибудь, от чего ей стало бы легче!

Сейчас для нас самое главное принять все необходимые меры, чтобы убийца больше ни к кому из нас не добрался.

Поужинали мы рано. Билли снова готовила еду: макароны по-флотски из нескольких вакуумных пакетов, которые Эндрю и Кит выловили вчера в бухте. Еще у нас было несколько банок персиков и хлеб, благодаря целлофановой упаковке не пострадавший при взрыве. Запивали водой из ручья, наливая ее в пластиковые стаканчики из кастрюли.

Насколько мне известно, ни у кого с утра и маковой росинки во рту не было.

Не знаю, как другие, но я зверски проголодался.

Мы сидели на песке вокруг костра, ели, передавали друг другу воду. Почти в полном молчании. Настроение у всех, похоже, было неважным.

После трапезы Билли попросила меня помочь помыть посуду, я согласился. Уже потому, что приятно было оторваться от группы.

“Посуда” представляла собой разнородную смесь: пара металлических кастрюль, поднятых Китом со дна бухты, плюс пластиковые тарелки, чашки, ножи, вилки и ложки, которые мы взяли с собой на берег для пикника.

Не желая загрязнять пляж объедками, мы понесли все это к северному мысу. Песок закончился, и мы пошли по каменистой россыпи, осторожно перешагивая с одного булыжника на другой, пока не добрались почти до того места, которое я облюбовал для работы над дневником. Затем мы зашли за оконечность мыса, самую малость.

Ничего особенного с этой стороны не было. Такая же вода, песок и джунгли.

Присев на камень, Билли опустила ноги в воду. Посуду она мыла, наклоняясь вперед и окуная ее в воду между коленями. Когда я опустился рядом с ней на колени и попытался зачерпнуть в котелок воды, она покачала головой.

– Оставь. Я сама все помою. Просто посиди за компанию.

– Я помогу.

– Не смеши. Посуды здесь – пустяк. – С собой Билли принесла тряпку. К тому же, еще когда мы шли по пляжу, она зачерпнула в одну из кастрюль немного песка. И теперь я наблюдал, как драила она нашу кухонную утварь и столовые приборы песком, протирала тряпкой, и, нагнувшись, прополаскивала их, погружая в воду.

Не похоже было, чтобы она куда-то торопилась. А уж я-то и подавно.

Мне нравилось быть с Билли. Начнем с того, что на нее просто чертовски приятно смотреть. Такой глубокий разрез и весь на виду. А как колыхались и вздрагивали ее груди, когда она энергично принялась за мытье посуды. Как соблазнительно Билли нагибалась, чтобы прополоскать ее.

Но дело было не только в ее внешности. Она, помимо всего прочего, настоящая леди и всегда очень хорошо ко мне относилась (слишком хорошо, сказала бы Конни). Она со всеми обращается вежливо, у нее развито чувство юмора, она не ханжа (напротив, почти нескромная), не меняет настроения каждые две минуты и, похоже, отличается огромным запасом здравого смысла.

К сожалению, дочь не унаследовала и малой толики ее достоинств. У Конни есть что-то от внешности матери, но от характера – почти ничего.

Как бы там ни было, но приятно было находиться рядом с нею на этом мысу. Я только старался не пялиться на нее все время.

Прополоскав очередную тарелку или ложку, Билли разворачивалась ко мне, вытягивала руку и отдавала посуду мне, а я аккуратно складывал все на высоком булыжнике.

Уже в самом конце, передавая пластиковую вилку, она посмотрела мне в глаза и вымолвила: