— Нет. Раны были слишком тяжелы для того, чтобы лететь самолетом, как он собирался.

— И тогда вы предложили ему свое гостеприимство? Я постарался изобразить на моем лице смущение.

— Предложением гостеприимства это, пожалуй, нельзя назвать. Укрыть его у себя означало рисковать, и я считал, что подобный риск должен вознаграждаться. Мы поторговались и сошлись на том, что за предоставленное убежище он приплатит мне еще двадцать тысяч. Я настоял на формуле — деньги вперед.

— Ив каких купюрах?

— В тех же. Сотенных.

— И даже после этого вы не заподозрили, что в черном кейсе могут быть деньги, большие деньги?

— Нет, почему же. Теперь я был в этом почти убежден.

— А вы его не спросили?

— Спрашивал неоднократно. Но он не отвечал ни «да» ни «нет». Я даже пытался заглянуть в черный кейс, когда он забылся, но замки были заперты, а ломать их я не решился. В конце концов, он остановился именно на мне, потому что безраздельно мне доверял. И не ошибся при этом. Я… я относился к нему с пиететом. До того как он сбежал с моей женой.

— К этому мы вернемся несколько позже, Джеймсон. Теперь же попробуем рассмотреть повнимательней события в Тампе. Расскажите все, что вы можете вспомнить о них. Прежде всего хотелось бы знать, был ли Бискай настороже, ожидал ли, что его станут преследовать?

— Мне показалось, что он нервничает.

— Почему? В чем это выражалось?

Так проходил допрос. Я держался своей версии о незнакомце в шоферской фуражке. Полной уверенности у меня не было, но думается все-таки, что оба допрашивающих это проглотили. Пока все, что я рассказывал, не расходилось с истиной, мне было легче. Теперь приходилось остерегаться на каждом шагу. Но я старался производить впечатление полной искренности, такой же, как при рассказе о наших давних подвигах. Когда они начинали сомневаться в сказанном или же мне казалось, что это так, напряжение становилось почти непереносимым.

В четыре часа был сделан еще один перерыв, десятиминутный. Они вышли в соседнюю комнату посовещаться, а затем все началось снова. Они хотели знать, что было после того, как я привез Винса к себе домой. Но эту часть моей истории я так подробно обсудил с Ролом Хейссеном, что теперь чувствовал себя отличником, вызубрившим урок наизусть.

Барнсток задал мне особенно деликатный вопрос:

— Джеймсон, не кажется ли вам несколько нелогичным, что Винсент Бискай сбежал с вашей женой?

— Не понял.

— Вы изобразили вашу супругу приверженной к спиртному и вообще достаточно легкомысленной особой. Бискай между тем поймал крупную рыбу. Он, как вы знаете, человек себе на уме. Женщина несдержанная и непредсказуемая могла бы представлять для него серьезную опасность. Не кажется ли вам, что как раз такого сорта женщина способна была его скорее оттолкнуть? Ведь ваш друг явно не из тех, кто теряет голову при виде первой же юбки.

Оба смотрели на меня пристально. Я сглотнул какой-то комок.

— Ага. Теперь я понял вопрос. Вы правы. Но не забудьте: он еще до конца не поправился. Кроме того, у нее есть машина. Я много думал об этом… и днем, и ночью. Может быть, он расстанется с нею, как только окончательно встанет на ноги. Газетная заметка, которую я ему показал, убедила его, что здесь ему оставаться нельзя ни в коем случае. А я помогать ему не собирался, здесь вы меня должны понять. Бог ты мой, он ведь мог ей и деньги предложить. Большие деньги. Она к ним неравнодушна.

Это они тоже скушали, хотя опять же ничего нельзя было сказать наверняка. Они перешли к следующему вопросу. Около семи мы поехали ко мне. Я достал деньги из комода. Квеллан записал номера серий. Я был уверен, что они все конфискуют, но, к моему изумлению, деньги были мне возвращены. Я стоял, держа в руках пачки долларов и по-идиотски уставившись на них.

— Думается, что вы их заработали своим красноречием, — сказал Барнсток, не скрывая иронии. — Может быть, вам причитается даже и больше. Ну-с, сегодня все.

Если понадобится, мы вас найдем. Они проводили меня до дверей.

— Скажите, было бы против ваших правил — намекнуть хотя бы, что, собственно, происходит?

Они обернулись как по команде. Одинаково холодная усмешка одновременно возникла на их лицах. Квеллан вопросительно глянул на Барнстока. Тот кивнул.

Квеллан сказал:

— Ваш старый друг вас использовал, Джеймсон. Мы вынуждены были заняться делом, так как оно могло иметь негативные последствия в отношениях с некоторыми государствами. Наша задача доказать, что правительство Соединенных Штатов не причастие к снабжению оружием той или иной партии. Бискай с вашей помощью отхватил изрядный куш. От миллиона, — это минимум, — до пяти миллионов. Он тщательно продумал свое отступление, подыскал надежное убежище. И, любезный наш друг, кое-где имеются группы крепких парней, знающих, за какой добычей охотился Бискай и что он успел отхватить. Эти люди не остановятся ни перед чем, когда речь идет о таких суммах. Мы разыскали вас довольно легко. Едва ли это представит трудность и для них. Дорогой наш, вы оказались нагишом на холодном, знаете, еще говорят, кинжальном ветру. Да, это точное выражение: на кинжальном. Этим ребятам магнитофон не потребуется. Они желают знать, где Бискай и где его черный металлический кейс со всем содержимым. И можете быть уверены: они не перестанут спрашивать, пока не добьются ответа.

Вернувшись домой, я запер парадную дверь, проверил черный ход, проклиная Винса. И самого себя.

Я позвонил Полу Хейссену. Мне сказали, что он уже дома. Я позвонил ему домой и спросил, могу ли я на некоторое время уехать. Он был вежлив, но непреклонен: нет. И сказал, что если б я все-таки уехал, меня нашли бы и доставили обратно. Я бросил трубку.

Барнсток и Квеллан допрашивали меня в понедельник девятнадцатого мая. Теперь мне оставалось только ждать. Дни проходили. Я так и не знал — хотели они нагнать на меня страху или же опасность действительно так велика? Однако всякий раз, когда я думал о Винсе, мне казалось более чем вероятным, что он бросил меня на растерзание своим друзьям. В темное время суток я уже не решался выходить из дома. Иногда я играл в гольф в клубе, но не мог сконцентрировать свое внимание ни на чем и выглядел жалко. Вечерами брался было за книгу, но ловил себя на том, что не понимаю смысла прочитанного. Я отклонял приглашения приятелей, считавших, что они должны как-нибудь развлечь меня.

Пол Хейссен приходил не однажды и в своих расспросах был все так же дотошен. Лоррейн — естественно! — не давала о себе знать. В среду двадцать восьмого мая я должен был прийти к Полу в полицию и дать официальные показания. Как-то он упомянул, что Э.Д, давал ему ключ от летнего дома. Произведенный осмотр доказывал однозначно, что моей жены там нет и не было.

Человек не в силах выдерживать подобные нагрузки так долго, наш организм не рассчитан на такое напряжение. Меня одолевала депрессия. Как-то, буквально взвыв от тоски, я набрал номер Лиз Адаме, но она, узнав меня по голосу, не пожелала разговаривать. И тогда я запил. Я пил не до беспамятства, но до того состояния, когда очертания предметов и событий смазывались, переставали пугать безнадежной резкостью. Пил я с утра и допоздна.

Иной раз мне приходили на ум толстенные коричневые пакеты с деньгами. Сложенные в ящике, под книгами, они дремали себе в тишине, грезили, наверное, о кораблях, коронах, красавицах и тронах, о винах терпких, пряных и о далеких странах… И совсем редко, если удавалось сосредоточиться на мысли об этой уйме денег, я опять ощущал эту внезапную пустоту где-то в животе, как на качелях в детстве, опять чаще дышал от волнения. Но то было лишь слабое эхо потрясения, испытанного в тот раз, когда я увидел всю эту гору долларов впервые. А потом я и вовсе перестал что-либо чувствовать, думая о них. Деньги и деньги. Упакованные. Спрятанные. Однажды я прикинул, какие проценты можно было бы получать на эту сумму. Выходило двести шестнадцать тысяч в год. Около семисот долларов в день. Но нет, — они лежали в ящике,