помещения, амбары и склады оружия, помещалось восемьдесят человек мужчин, женщин и детей. Средством сообщения между этими необычными сооружениями служил висячий мост из лиан, перекинутый на головокружительной высоте между вершинами обеих построек. Проникнуть в них можно было только по длинным стремянкам, которые убирались на ночь. Это была весьма существенная мера предосторожности, если принять во внимание, что двери находились на высоте двадцати метров от земли. Трудно придумать нечто более живописное и вместе с тем любопытное, чем вид, открывающийся издалека на эту причудливую деревню с ее двумя башнями и стремянками, по которым беспрерывно сновали вверх и вниз множество людей. За несколько дней до прибытия наших путников вокруг поселка был вырыт для большей безопасности глубокий ров и возведен частокол, скрепленный лианами. Индейцы прибегли к этой мере предосторожности, опасаясь, как бы не угнали их коней. Хроника пограничной жизни пестрит такого рода неожиданностями. А между тем совет старейшин, подготовляя свою экспедицию, возлагал большие надежды на действия индейской конницы.

Наших путешественников с пышным церемониалом и все с тем же почетным эскортом проводили до площади, на одной стороне которой возвышался «ковчег первого человека», а на другой – кали медесин[56]. Дом совета старейшин. Еще по пути сюда дон Хосе заметил в толпе индейцев несколько бледнолицых и обратил на это внимание Твердой Руки.

– Вы не ошиблись, – сказал охотник. – В поселке живет много мексиканских коммерсантов, ведущих торговлю с индейцами. В этом нет ничего удивительного: ведь хиленосы – индейцы мансос… А вот вам и монах!

И действительно, пузатый монах с багрово-красным лицом пересекал площадь, раздавая направо и налево всем встречным индейцам свое благословение, на что, впрочем, те обращали очень мало внимания.

– Эта почтенная братия, – продолжал Твердая Рука, – без устали бродит по индейским деревням, но ей нигде не удается завербовать приверженцев своей веры. Народ здесь придерживается религии своих предков. Но так как команчи слишком большие дикари, чтобы проявлять нетерпимость к другим верованиям, – усмехнулся охотник, – они предоставляют монахам полную свободу проповедовать свое учение, под строжайшим, разумеется, запретом совать свой нос в дела команчей. Монахам разрешили даже возвести здесь часовню, в которую иногда забегают помолиться какие-нибудь проезжие, но порога которой никогда еще не переступала нога местного жителя.

– Ну, а что станется с этими монахами теперь, когда война уже объявлена? – спросил управитель.

– А ничего! Спокойно будут жить здесь, и никто не обидит их и не станет притеснять. Индейцы, правда, дикий народ, но все же им не хватает дикости, для того чтобы заставить невинных отвечать за чужие преступления.

– Вы меня простите, Твердая Рука, – вспылил дон Хосе, – но мне неприятна язвительность, которая нет-нет да проскользнет в ваших высказываниях! Благородный человек должен быть беспристрастным, каковы бы ни были его сокровенные чувства.

– Вы правы, друг мой. Но, когда вы больше узнаете обо мне, вы, несомненно, отнесетесь снисходительнее к этому моему недостатку. На том и окончим наш разговор, тем более что мы прибыли уже на место.

Площадь, на которую приехали путешественники, имела форму длинного прямоугольника, слегка поднимающегося к подножию левой башни поселка. На площадь выходило много улиц с нарядными и удобными домами. Такую картину не так уж часто можно встретить в индейских селениях. Будь этот поселок населен бледнолицыми креолами, он, наверно, получил бы право называться сьедад, то есть город.

Перед Домом совета старейшин стояли три человека; по шляпам из вигоневой шерсти, обшитым золотыми галунами, и по высоким тростям с серебряными набалдашниками в них нельзя было не признать главных вождей поселка. Дело в том, что в числе других обычаев, доставшихся мексиканцам в наследство от испанцев, удержалась и церемония облечения властью индейских вождей. Этот обряд, совершаемый от имени губернатора одним из его чиновников, заключается во вручении алькальдам вышеупомянутых знаков власти – шляпы и трости.

Вожди хиленосов только для видимости получают свою власть от мексиканского правительства; в действительности правительство вынуждено считаться с общественным строем индейских племен и наделять властью именно тех людей, которые уже давно были признаны вождями своими соотечественниками.

Но вот путешественники вместе со своим эскортом остановились перед алькальдами или, говоря языком индейцев, перед сашемами.

Это были величавые пожилые люди. Особенно выделялся своей величественной осанкой самый старший из них. На вид ему было лет шестьдесят. Длинная седая, белая как лунь борода, статная высокая фигура, большой открытый лоб, прямой, с легкой горбинкой нос – все говорило о недюжинной натуре этого человека. Одет он был не на индейский манер, а по моде охотников прерий; на нем была рубашка из голубого миткаля, туго перехваченная кожаным поясом, на который обычно подвешивались оружие и патроны, широкие замшевые с застежками до колен штаны, запрятанные в ботфорты, а каблуки сапог были украшены невероятными шпорами, с колесиками величиной чуть ли не с чайное блюдечко. Сашем этот не был индейцем, в чем нетрудно было убедиться с первого же взгляда; больше того, тонкие, красивые и живые черты его лица говорили о чистоте испанского происхождения.

Дон Хосе не мог сдержать возгласа удивления при виде человека, присутствие которого в таком месте и среди этих людей казалось ему непостижимым. Наклонившись к Твердой Руке, Паредес прошептал прерывающимся от необъяснимого волнения голосом:

– Кто этот человек?

– Разве вы не видите! – сухо отрезал Твердая Рука. – Это старший алькальд этого селения… Ни слова более! Все и так уже поражены, что мы разговариваем шепотом в их присутствии. Дон Хосе замолчал, но глаза его продолжали пристально следить за тем, кого охотник с чуть заметной иронией назвал старшим алькальдом.

Немного позади трех сашемов стоял воин, державший в руке тотем с изображением кондора, этой священной птицы инков[57].

Площадь быстро заполнялась народом – женщинами, стариками, детьми и вооруженными мужчинами. Всем хотелось присутствовать при торжественной встрече. Церемониал открыл Ястреб.

– Отцы моего народа! – произнес он, соскочив с коня. – Храбрейший нашего племени вернулся и привел своего друга, бледнолицего.

– Добро пожаловать! – ответили в один голос все три вождя. – Добро пожаловать и другу его. Пусть