Потом я отпустил его, вытащил меч из ножен и дал клятву. В свете факелов в сердце огромного аметиста проснулась сияющая фиолетовая звезда.

— Это печать моего прадеда, Магнуса Максимуса, императора Британии, — сказал я, покончив с клятвой, и вложил меч обратно в ножны; и Сердик проводил взглядом огромный камень, а потом снова поднял глаза на мое лицо; в них был какой-то странный вызов и что-то еще — странное дальнозоркое выражение, словно он смотрел на расстояние не в пространстве, а во времени. Но он не произнес ни слова.

— А теперь мне пора идти, — сказал я.

Он сглотнул — и внезапно перестал быть мужчиной и снова стал мальчиком.

— Идти? Так ты… не собираешься убивать меня?

Я уже некоторое время назад заметил, что Бедуир вошел в комнату и стоит за самой моей спиной. Теперь знакомый голос очень спокойно сказал у меня над ухом:

— Да!

— Нет, — сказал я. — Я не убиваю мальчиков.

Возвращайся, когда станешь мужчиной, и я убью тебя, если смогу; а если сможешь ты, то ты убьешь меня.

— Может быть, я и сделаю это — в один прекрасный день, — сказал он.

Но в то время я почти не обратил внимания на эти слова. Я повернулся к стоящему поблизости Флавиану.

— Возьми еще пару людей и присмотри за тем, чтобы он благополучно прошел ворота и три полета стрелы по дороге к побережью, — я снова посмотрел на звереныша, стоящего рядом со своей мертвой матерью. — После этого ты будешь действовать на свой страх и риск. Если наткнешься на кого-нибудь из Голубых Щитов или, достигнув побережья, обнаружишь, что ладьи уже уплыли, то это будет конец. Я больше ничего не могу для тебя сделать. А теперь убирайся.

Он перевел взгляд с меня на неподвижное тело на кровати — один долгий взгляд на нее и снова на меня — потом молча повернулся и пошел к двери. Флавиан направился следом, и я услышал, как он говорит тем двоим снаружи: «Вран, Конан, я хочу, чтобы вы…», — и шаги нескольких пар ног, удаляющиеся по узкой улочке.

Мы с Бедуиром стояли лицом к лицу рядом с кроватью в освещенной факелами комнате.

— Клянусь Богом, мне бы хотелось, чтобы его нашел я, а не этот идиот Флавиан, — сказал Бедуир. — Я мог бы все устроить, не беспокоя графа Британского.

Он никогда не употреблял этот титул, кроме как в насмешку.

— Как?

— Убив его на месте, — просто ответил он.

— Во имя Христа, почему, Бедуир?

— Неужели ты не понимаешь, что он — сын Вортигерна?

Он-то это понял, в отличие от тебя. Ты, проклятый, слепой идиот, Артос, ты, что же, забыл, что в Британии еще достаточно людей, считающих род Вортигерна подлинным Королевским домом, а твой — не более чем линией узурпаторов, берущей свое начало от римского генерала, который родился в Испании и забрал с собой весь цвет их молодых людей, чтобы погибнуть вместе с ними под Аквилеей? Это может не иметь особого значения сейчас, пока Амброзий все еще Верховный король, но когда ему придет время умереть…

Молчание упало между нами, как меч, и в течение одного долгого горького мгновения держало нас в своей власти. Потом я сказал:

— Наверно, я забыл кое-что из этого. Я думаю, я рад, Бедуир.

В возвратившемся молчании еще звучало эхо затихающих шагов, все слабее с каждым минувшим вдохом.

— Еще не поздно, — сказал Бедуир.

Я покачал головой.

— Судьба не позволяет людям распустить часть рисунка.

И когда я произносил эти слова, меня коснулось странное дурное предчувствие, ощущение не столько будущего зла, сколько судьбы, о которой я говорил; ощущение неумолимого порядка вещей. Что бы это ни было, оно промелькнуло так же быстро, как птица проносится через залитую солнцем прогалину, из тени и снова в тень. Я оглянулся вокруг.

— Нет, что сделано, то сделано. Лучше присмотри за этим сожжением. Пусть сюда принесут хворост и солому и обложат ими кровать. И вырубят в саду самые ближние кусты. Нам ни к чему, чтобы сегодня вечером по Эбуракуму снова распространился огонь.

— Огонь? Ты хочешь уничтожить весь дом? — Бедуир сказал то, что хотел сказать, и с этим делом было покончено. Так что теперь он переходил к следующему.

— Да. Огонь — это обычный способ среди ее народа; и во всяком случае, здесь воняет, — но сердце подсказывало мне, что огонь к тому же очищает, а я все еще вспоминал слова Аквилы:

«Золотая ведьма в пунцовом платье».

Когда я снова вышел на улицу, мои люди рубили и выкорчевывали переросшие кусты в маленьком городском саду, а сумерки сгустились в мягкую синюю темноту, полную голосов, торопящихся силуэтов и брызгающего пламени факелов. К тому времени, как я вернулся на форум, там горели огромные костры.

Большая часть пехоты к этому времени уже вошла в город, и все войско толпилось поблизости от огня. Они привели с собой несколько коров, и в воздухе начинал чувствоваться запах жарящегося мяса. Потом моего носа коснулось дуновение другого запаха, сладкого и тяжелого от мускуса, и женщина Хелен, отделившаяся от темноты, проскользнула передо мной и остановилась, глядя на меня через плечо. Она позволила своим ярким лохмотьям, которые придерживала на худой груди, чуточку соскользнуть; ее глаза, посмеивающиеся под веками, на которых потеками расплылась малахитово-зеленая краска, были одновременно блестящими и несказанно усталыми; тело касалось моего, легко, с немым приглашением.

Я посмотрел на нее.

— Я так благодарен тебе, Хелен; сегодня я даже не могу найти слов, чтобы сказать, насколько я тебе благодарен.

— Есть и другие способы, кроме слов, милорд Артос; другие пути, которыми могут говорить друг с другом мужчина и женщина, — ее голос был мягким и грудным, как у голубки. — У меня в комнате есть немного вина.

— Не сегодня, дорогая. Я слишком устал.

В этот момент в круг света от ближайшего костра шагнул Кей, и я ткнул большим пальцем в его сторону.

— Видишь вон того, с рыжей бородой и браслетами? Если ты хочешь проявить любезность, пойди предложи ему своего вина.

Мы задержались в Эбуракуме на несколько дней, чтобы дать людям и лошадям отдохнуть, а также чтобы починить и обновить оружие и боевое снаряжение и позаботиться о раненых. И почти сразу же жители города, которым после прихода Морских Волков удалось избежать огня и секир и бежать вглубь страны, начали потихоньку стекаться обратно из своих укрытий. С их помощью мы очистили улицы от распластанных трупов и сняли с мертвых всю амуницию, затребовав себе, как обычно, самое острое оружие и наиболее искусно сработанные кольчуги, чтобы заменить ими доспехи из вываренной кожи и рога и изъеденные временем римские чешуйчатые латы, которыми все еще приходилось довольствоваться некоторым из нас. В Эбуракуме, как и в Линдуме, хотели, чтобы мы остались, и, по правде говоря, здесь для этого было больше оснований, потому что коританские территории, когда мы уходили, были почти свободны