вручает ему письмо и говорит, что освобождает от исполнения обязанностей всех тех фрейлин, которым не хотят ее сопровождать. Когда она проходит через вестибюль, в котором Петр играет, как обычно, в карты с Шуваловым, последний встает, чего до сих пор никогда не делал. Он отвешивает ей низкий поклон, и Екатерина отвечает низким реверансом. По ее возвращении из театра Шувалов сообщает, что императрица желает лично с ней переговорить.

Это как раз то, чего она добивалась.

Но ей приходится долго дожидаться этого разговора. День за днем, неделя за неделей проходят, а Елизавета не дает о себе знать. Тем временем – и Екатерине это известно – ее недруги стараются изо всех сил раздобыть какую-нибудь явную против нее улику. Бестужева допрашивают ежедневно, все бумаги его перерыты – никакого результата. Он до своего ареста навел полный порядок, у него не находят ни одной строчки, писанной Екатериной. А из его показаний явствует, что он, несмотря на все, верит в ее, а следовательно – и свое будущее. Он не выдает ее ни словом.

Екатерине неизвестно ничего о результатах дознания. Она знает только, что от мигающих глаз 'великого инквизитора' не укроется ни один уголок, ни одна щелка в доме Бестужева. Признаки царской немилости множатся с каждым днем, лица придворных становятся все холоднее. В один прекрасный день арестовывают Владиславу. Когда Шувалов доводит это до сведения Екатерины, она разражается слезами. Своим фрейлинам она говорит – и просит всем это передать, – что если к ней приставят на место Владиславы какую-нибудь неприятную особу, то пусть та заранее знает, что с нею будут обращаться самым дурным образом, пусть даже готовится к побоям. Это все говорится на языке беспомощности, униженности, подавленности: ее стальные нервы действительно подорваны этими неделями выжидания, упорным молчанием Елизаветы, необычайным, дышащим враждебностью одиночеством.

Однажды ночью, между двумя и тремя часами, она зовет камеристку' и умирающим голосом сообщает, что чувствует себя ужасно плохо и просит прислать исповедника. Вместо исповедника появляется сначала Шувалов, а затем два врача, которые щупают пульс, качают головами и предлагают, как обычно, пустить кровь.

– Тело мое не нуждается больше в помощи, – шепчет она, – но душа моя в опасности.

В конце концов ей не могут отказать в духовнике и посылают за ним. Священник не глуп, он быстро соображает в чем дело, он настроен благожелательно, как и все духовенство, и после двухчасовой беседы, на протяжении которой мало говорится о спасении ее души, обещает сейчас же замолвить перед императрицей словечко в пользу ее несчастной племянницы.

Тем временем настало утро, то есть тот момент, когда императрица ложится спать. Священнику приходится подождать, пока ее величество встанет от своего беспокойного сна, чтобы сказать ей, что великая княгиня несомненно помрет с горя и тоски, если государыня не найдет способа ее утешить. Такому призыву Елизавета не в силах противостоять: вечером она велит передать Екатерине, что еще наступающей ночью пригласит ее к себе.

В десять часов вечера Екатерина принаряжается, затем ложится в платье на диван и спит до тех пор, пока не является Шувалов, чтобы отвести ее к императрице. Как это она не разгуливает беспокойно из угла в угол, не обдумывает всего, что надо будет сказать, о чем ее смогут спросить, не обсуждает своей защитительной речи, не подыскивает эффектных слов? Ее спокойствие после нервного кризиса и перед решительным разговором удивительно. Ее обвинители и судьи волнуются больше, чем она. В то время как она спит, Елизавета делает всевозможные приготовления, расставляет в своей комнате ширмы и прячет за ними Шувалова, велит принести письма Апраксина (единственный обвинительный материал) и кладет их в свой золотой умывальник. Великий князь жаждет давать показания против своей жены, опасается оставить ее с глазу на глаз с Елизаветой, с нетерпением дожидается на пороге своей комнаты ее появления, чтобы войти одновременно с нею к императрице.

Отчего они все боятся этой одинокой, беспомощной Екатерины? Они опасаются того, о чем свидетельствует ее спокойный сон: силы ее личности. Так спят гениальные полководцы накануне решительного сражения, испытанные бретеры накануне дуэли не на жизнь и на смерть.

В половине второго появляется Шувалов и будит спящую. Они идут через ночной дворец – не столь тихий, как обычно в эту пору. Караульные не так безразличны и сонливы, как в другие ночи, в замочные скважины из-за портьер подглядывают любопытные взоры, впиваются в лицо, в поступь великой княгини, шествующей навстречу своей судьбе. Сердце ее теперь бьется тревожно и взволнованно. Но это к лучшему. Она отнюдь не намерена приводить Елизавете холодные аргументы, она не хочет трезвого и бесконечного диспута о правде и справедливости, она хочет растрогать императрицу.

Когда она входит к Елизавете, то застает там Петра. Едва она видит императрицу, как падает к ее ногам и со слезами на глазах умоляет ее еще раз разрешить ей вернуться к себе на родину. Елизавета хочет поднять коленопреклоненную. Ее великий гнев остыл. Как и шесть недель тому назад, мольба Екатерины разрешить ей покинуть навсегда Россию пробуждает в душе императрицы ряд забот, с которыми эта больная женщина не чувствует себя больше в силах справиться.

– Как можете вы желать того, чтоб я вас отослала. Подумайте о том, что у вас есть дети.

– Мои дети в ваших руках, и им не может быть лучше. Я надеюсь, вы их не оставите своим попечением.

– Но какую причину должна я сообщить свету, если отошлю вас?

– Ваше величество просто объяснит, если сочтет это правильным, чем я вызвала вашу немилость и ненависть великого князя.

Лицо Елизаветы становится все озабоченнее: сказать всему свету то, что она во что бы то ни стало хотела от него скрыть!

– А на какие средства станете вы жить у ваших родственников?

– На те же средства, на которые жила до того, как вы оказали мне великую честь, пригласив меня сюда.

– Ваша матушка покинула свою страну и уехала в Париж.

– Я знаю это. Моя мать была предана интересам России, и это вызвало против нее гнев прусского короля.

Этот аргумент неопровержим. Елизавета снова приглашает Екатерину подняться с колен и задумчиво ходит взад и вперед по комнате. Екатерина уже понимает, что ее не отошлют. Но о чем думает Елизавета, шагая из одного угла огромной комнаты в другой? Внезапно она снова обращается к Екатерине.

– Господь свидетель тому, как много слез я пролила, когда вы заболели по приезде в Россию, и если бы я вас не любила, то не оставила бы вас здесь.

Это не слова, продиктованные гневом, не речь обвинителя. Почему Елизавета вспоминает как раз о тех часах, когда тревожилась за Екатерину, дрожала за ее жизнь? Еще раз, после нескольких лет вражды, в момент, когда над головой Екатерины нависли тучи черных подозрений, изначальная, искренняя и нерушимая любовь к ней Елизаветы прорывается сквозь накопившуюся злобу императрицы против непослушной, сквозь ненависть стареющей женщины к молодой, сквозь те железные кольца, которыми она, как ей кажется, оковала свою душу. Тщетно роется она в своей памяти в поисках тех мрачных возводимых на Екатерину обвинений, которыми ее пичкают окружающие на протяжении месяцев. То, что ей удается извлечь, не может противостоять ясному взору Екатерины.

– Вы необычайно горды. Вы думаете, что нет никого умнее вас.

– Если б я это думала, то настоящее мое положение доказало бы, как жестоко я ошибалась.

Во время этого разговора великий князь перешептывается с Александром Шуваловым. Екатерина прислушивается краем уха к этому шепоту и улавливает слова:

– Она ужасно злая и упрямая.

Екатерина хочет объясниться с Петром в присутствии императрицы. Она оборачивается к нему и говорит:

– Если вы говорите обо мне, то могу заявить с величайшим удовольствием в присутствии ее величества, что я зла по отношению к тем, кто дает вам дурные советы, и что я стала упрямой с тех пор, как убедилась в том, что мое старание угодить вам вызвало в вас только ненависть ко мне.

Петр обращается к Елизавете:

– Ваше величество, извольте убедиться из ее слов, на сколько она злой человек.

Но Елизавета поглощена собственными мыслями. Какой же это зуб она имела против Екатерины?