людей называется сознанием.

Кого я обманываю?

Конраду на самом деле все равно - лишь бы вовремя платили. А вот Иосиф все чаще смотрит на меня с сомнением.

Пару раз он пытался заговорить со мной о том, куда идут наши исследования, но я делал вид, что слишком занят. Предложил ему съездить к морю или на минеральные источники на недельку-другую, потому что на данном этапе мне якобы лучше работать в одиночку.

Он вздохнул и ничего не ответил. Он знает, что я ему вру, но слишком деликатен, чтобы сказать мне об этом.

Я бездарность, и притом трусливая бездарность. Факт.

Новое письмо от моего покровителя.

Он тревожится за судьбу «нашего проекта» и спрашивает, не нужно ли дополнительных финансовых вливаний, чтобы вдохнуть в него новую жизнь. Боюсь, деньгами тут уже ничего не решить.

Какой позор! Зачем я согласился брать от него деньги? Ведь этот милый незнакомец поверил мне… Кто знает, так ли уж он богат? Ведь те, кто с такой готовностью платит за такие эфемерные вещи, наверное, далеко не практичны и не обладают деловой хваткой. Не лучше ли вкладываться в автомобильные двигатели или автоматы для продажи газировки?

Я написал ему все, как есть. Пусть решает сам, как поступать дальше.

Конрад закончил разработку рук и механического глаза.

Сплю я днем, потому что до петухов сижу в лаборатории. Считаю, черчу… Никакого толку. Математике и физике это просто не по зубам.

Утром, когда я, измотанный, валюсь спать, к Машине пробираются Петер и Пауль. Страсть любопытные мальчишки! Однажды я поднялся раньше обычного: во сне кто-то подсказал мне решение - конечно, ошибочное. Спустился в лабораторию и спугнул ребятишек.

Как я мог их ругать? Быть может, если я не успею довести работу до конца, лет через тридцать это сделают они. Определенно, они могли бы стать большими учеными: даже когда мать, устав после долгого дня, шлепает их за бесконечные «А почему?», они только отбегают подальше и продолжают бомбардировать ее вопросами.

И вот еще: я получил от своего благодетеля приглашение встретиться. Видимо, он хочет побеседовать со мной с глазу на глаз, чтобы решить, продолжать ли ему финансировать наш труд.

Что же, он имеет на это полное право. Да и мне любопытно, кто он такой.

Набраться бы смелости и признаться ему, что работа зашла в тупик…

Наверное, сегодня один из самых удивительных дней в моей жизни.

Ровно в двенадцать за мной пришел экипаж с плотно зашторенными окнами. Двое рослых людей в строгих костюмах усадили меня внутрь и повезли неизвестно куда. На мои вопросы они не отвечали, между собой не говорили.

Мне подумалось, что они ведут себя точно как моя машина: выполнили простую задачу и заглохли до новых команд.

Шум города скоро стих, и еще добрый час мы катили по пустынной дороге. Когда экипаж наконец остановился и двери его открылись, я оказался перед огромным помпезным дворцом, окруженным парком.

Фонтаны - высеченные из мрамора рыцари душат каменных змеев, - плещут подкрашенной багровой водой.

Площадь перед главным входом - квадратная, посыпанная камнем, напоминающая муштровочный плац. И вышколенная бесшумная прислуга, прячущая глаза, когда смотришь на нее, но не спускающая с тебя цепкого взгляда, стоит тебе отвернуться.

Кто же тут хозяин?

Меня проводили в залу - строгую, но не мрачную, и попросили подождать. Я уселся в мягкое бархатное кресло, озираясь.

Бархат показался мне твердым и холодным как гранит, когда в залу вошел хозяин поместья.

Я не мог его не узнать: этот профиль был отчеканен на каждой из золотых монет, нарисован на каждой купюре, которые мне выдавали в банке в обмен на присланные чеки.

Канцлер!

Надо отдать ему должное, он был со мной очень любезен. Я даже начал понимать, как этот человек сумел победить на выборах, только что проиграв войну, которую сам же и развязал. Поистине, он великий обольститель!

Никто не извлек лучшего урока из поражения в этой бессмысленной войне, чем он сам, - заявил он мне сходу.

Война был величайшей из его глупостей, а решение о ней было принято из-за ошибочных донесений разведки, сказал Канцлер.

Да, в последние годы он платил только тем, кто разрабатывал системы умерщвления людей, признал он. И он чувствует за собой долг перед настоящей наукой.

Он не собирается завоевывать мир. Он хочет сделать его лучше.

Он хотел бы искупить те ошибки, которые совершил. Расплатиться за те жизни, которые отнял у своих граждан.

И он в восторге от моей работы… Считает, что трудности, с которыми я столкнулся - временные. Верит, что, придав мне людей и средства, он поможет создать настоящий искусственный разум.

Поможет построить Машину, которая будет лучше него - в конечном итоге обычного человека, смертного, подверженного слабостям и не слишком умного, - управлять Государством. Которая сможет сделать страну, а может, и весь мир чуточку справедливее.

Взгляд у Канцлера не такой пламенно-безумный, как на газетных фотоснимках. А челюсть не такая тяжелая, как на золотых монетах. Странно, но в жизни он похож… на человека.

Он попросил меня называть его просто, без лишних формальностей - Фердинандом.

Я впервые утаил что-то от Авроры. Не стал говорить ей, что работаю на Канцлера. Вряд ли она поняла бы мое решение.

Да… Теперь я работаю на Канцлера. Если произносить это вслух, звучит странно и немного отталкивающе.

Но ведь необязательно произносить это вслух?

И потом, я не поступился своими принципами: я не создаю оружие. Я лишь продолжаю заниматься тем,