«Очень трудно уклониться от заключения», пишет уже цитированный нами выше англиканский писатель Джелланд: «что сам Лев смотрел на свой «Томос», как на окончательное, а потому, в смысле вероопределения, безошибочное решение». [36].
Свобода и соборность в понимании св. Льва.
Безошибочность «Томоса» не исключала, в сознании св. Льва, права членов Собора составить краткую вероопределительную формулу, лишь бы она выражала веру «Томоса». С другой стороны, запрещение спорить «против «Томоса» или защищать учение, противное тому, которое в нем изложено, никоим образом не лишало членов Собора права исследовать «Томос», с точки зрения его соответствия церковному преданию. Такое исследование со стороны членов Собора не есть контроль высшего органа, а есть способ соучастия епископов в вероучительной безошибочности папы. История Церкви знает случаи, когда окончательные вероопределения, вынесенные на Вселенских Соборах, вновь исследовались на последующих Соборах. Такие исследования происходили, конечно, не от сомнения в безошибочности предшествующих вероопределений, а для более ясного выявления церковной соборности, единства веры всех поколений. [37]. Поэтому и теперь, как и всегда, «епископам и богословам не только не воспрещается исследовать тождество учения папы с учением прежних Вселенских Соборов и пап, но это ставится им даже в обязанность». [38].
Так и понимал дело св. Лев: с одной стороны, он воспрещает спорить против учения, изложенного им в «Томосе», а, с другой, он радуется, что его «Томос» был принят после свободного и всестороннего исследования, ибо таким образом было ясно показано единство Тела Христова, единство членов с главою.
«Сама истина сияет более чистым блеском», пишет об этом св. Лев: «и запечатлевается более глубоко, когда это (епископское) исследование подтверждает впоследствии то, чему вера научила сначала. Таким образом, достоинство священного сана приобретает больший блеск там, где власть высших сохраняется так, что свобода низших нисколько от этого не умаляется. Господь не позволил, чтобы мы терпели какой?нибудь ущерб в наших братьях, но то, что Он определил сперва через наше посредничество, Он подтвердил потом ненарушенным чувством всемирного братства; этим Он показал, что действительно от Него шел догматический акт, изложенный сначала первым из всех престолов, а потом принятый судом всего христианского мира, для того, чтобы в этом деле члены оказались согласными с главой». [39].
Но, если дело касается еретиков, или тех, кто близок к еретикам, так как усомнился в истине православия, хранителем и окончательным истолкователем которого является преемник св. ап. Петра, то для них исследование папских вероопределений, с точки зрения соответствия Церковному Преданию, является особенно необходимым, ибо именно путем такого исследования они смогут отречься от своих заблуждений. Поэтому св. Лев в своем стремлении вернуть в Церковь еретиков и восстановить церковное единство, не требует от них слепого и формального подчинения своему авторитету, а, прежде всего, настаивает на необходимости изучения своего «Томоса», с точки зрения его соответствия Церковному Преданию. Именно такой характер носили исследования «Томоса» со стороны тех участников Халкидонского Собора, которые склонялись к монофизитству или были уже заражены им. Но и после Халкидонского Собора св. Лев, в письме к Александрийскому епископу Протерию, советует доказывать всем упорствующим в монофизитстве противникам «Томоса», что он никакого новшества не содержит, будучи вполне согласен с писаниями свв. отцов. Для этого мало слов: надо и показывать это клиру и народу путем чтения прежних православные изложений и исповеданий веры. [40]. Все эти факты вовсе не свидетельствуют о том, будто св. Лев сам отрицал папскую безошибочность, [41], а показывают лишь необходимость, по его учению, внутреннего и свободного присоединения к истине.
Подчинение папскому безошибочному авторитету не исключает свободы, а утверждает ее, подобно тому, как свобода членов человеческого тела не упраздняется, а обуславливается и утверждается их подчинением голове.
Так поняли дело отцы Халкидонскаго Собора, которые и признали это в своем послании к папе, отправленном после окончания работ Собора. Вот, что они писали св. Льву в этом послании:
«Что для ликования радостнее Владычного знания, которое ты сам, состоя для всех истолкователем голоса бл. Петра, сохранил, как золотую цепь, ниспускающуюся, по повелению Заканоположника, даже до нас! Поэтому и мы, употребляя тебя, как Началовождя в добре для общей пользы, показали чадам Церкви наследие истины…, сообщая исповедание веры в общем духе, в одном настроении и единомыслии. И мы, в общем ликовании, как бы на царских вечерях, услаждались духовными яствами, которые Христос через твои грамоты приготовил присутствующим, и думали, что видим среди себя обращающегося Жениха. Ибо, если где двое или трое соберутся во Имя Его, там Он обещал быть посреди их, то какую близость показал Он относительно 520 иереев, которые познание испошедания Его предпочли отчизне и труду, и которыми Ты, как Глава членами, являя благомыслие, управлял в лице занимавших твое место».
Никея.
Уже в августе 451 г. дороги покрылись рядами повозок государственной почты, везших на собор епископов с их свитами; толпами монахов, среди которых было немало евтихиан, шедших из Египта, из Палестины, из долин Верхнего Евфрата; за монахами шли любопытные и праздные миряне, любители интересных приключений и впечатлений, низложенные епископы и клирики, искавшие случая поправить, если не восстановить, свое положение в Церкви. Из монахов большинство давно уже покинули свои монастыри и не стремились туда возвращаться, из боязни взысканий за разные провинности. Настроение было тревожное: в столице было неспокойно — волновались несториане, волновались и евтихиане, особенню после опубликования указа о созыве Собора. Маленькая Никея была совершенно запружена толпами страстно возбужденнаго и праздного люда:. Этим воспользовался Диоскор и устроил в Никее «собор» из десяти египетских епископов, на котором был предан анафеме папа. Диоскору терять было нечего. Но удар оказался напрасным: за ним никто не пошел. Императрица Пульхерия, боясь беспорядков в Никее, отправила: туда приказ о немедленном удалении всех монахов и клириков чужих епархий, прибывших в город без разрешения своих епископов.
Собор не мог открыться в срок, так как император не хотел покидать столицу из?за тревожного политического положения: боялись вторжения гуннов в Иллирию.
Наконец, в конце сентября, епископы, следуя приглашению императора, покинули Никею и отправились в Халкидон, близко от столицы, где и должен был состояться собор, чтобы император, не покидая Константинополя, мог легко следить за ходом его работ.[42]
Халкидон, Халкидон, теперь маленькая деревушка Кади–Кеви, лежал на малоазийском берегу Мраморного моря, у самого входа в Босфор. В Хаякидоне была только одна достопримечательность — церковь Св. великомученицы Евфимии[43], покровительницы города. Церковь эта находилась на холме, шагах в 150 от берега. Холм был пологий, и подниматься было очень легко. С верхниих ступеней храма открывался прекрасный вид: с одной стороны — море, того насыщенно синего цвета, которым отличаются Босфор, Мраморное море, Архипелаг и Восточная часть Средиземного моря; — окаймленное кружевами белой пены у берегов, сначала спокойное и слегка волнующееся вдали, оно было украшено множеством разнообразных судов; с другой стороны — высокие, поросшие густым лесом горы; а в глубине долины — бесконечные, пестреющие цветами, ярко–зеленые луга, желтеющие нивы и фруктовые сады, с деревьями, отягощенными прекрасными плодами. Против церкви — на противоположном берегу Босфора — Константинополь, с сияющими на солнце куполами и крестами своих храмов.
Самая церковь, построенная, вероятно, не позже второй половины IV в., состояла из трех зданий:
