услуги. Эти концессионеры попадали иногда в довольно щекотливое положение по отношению к своим собственным странам, большинство которых проводило политику бойкота Советской России и весьма неодобрительно смотрело на банкиров, промышленников и т. д., добивавшихся сотрудничества с Москвой. Поэтому, приезжая в Россию, будущие концессионеры часто просили нас держать переговоры втайне. Однако, говорили они, если концессия будет им дана, то они не побоятся объявить об этом открыто, несмотря на то, что капиталистический мир может подвергнуть их за это остракизму. Они на это, де, идут, ибо «есть ради чего рисковать». Многим из приезжих удавалось установить связи с русскими адвокатами, интеллигентами, экономистами, которых они принимали на службу в качестве работников своих предприятий в будущем, а в настоящем - в качестве ходатаев по делу о получениии концессий. Чека, которая вообще очень внимательно и неодобрительно следила за сношениями иностранцев с русскими гражданами, в данном случае, в связях с концессионерами не только не видела ничего предосудительного, но даже поощряла их, так как появление каждого предложения о концессиях считалось прорывом капиталистической блокады. С другой же стороны, Чека таким путем получала информацию о внешнем мире и знакомилась с настроениями его представителей. Не надо думать, однако, что в первый период лишь авантюристы и прожектеры интересовались концессионной политикой ленинского правительства. В то время как московские гостиницы приютили, действительно, довольно разношерстных «дельцов», в столицах Европы более солидные представители капиталистического мира также серьезно заинтересовались новыми возможностями и открывающимися перспективами в Советской России. Мне пришлось в этом убедиться воочию; когда я оказался за границей в 1920 и 21 гг., т. е. на заре советской концессионной политики. К нам в Лондон явился однажды (это было, кажется, в 1921 году) Ф., человек с мировым именем, один из крупнейших представителей и фактических создателей голландской электрической промышленности. Он также добивался встречи с Красиным. При свидании с последним Ф. сказал ему: - Мне деньги не нужны, да и новые дела меня мало интересуют. Но я внук Карла Маркса, того человека, идеи которого воодушевляют вождей русской революции. Поэтому я хочу быть первым строителем большого электрического завода в России и предлагаю построить завод электрических лампочек. Я ознакомился с ленинским планом электрификации России, и я убежден, что страна, которая так хорошо поняла значение электричества для судеб человечества, не погибнет, а будет развиваться и процветать. На Красина, который и сам, в качестве инженера-электротехника, разделял увлечение Ленина электрификацией, и речь и предложение Ф. произвели сильное впечатление. Сейчас же начался обмен телеграммами с Лениным, и в течение нескольких месяцев, и в Москве, и в Лондоне, все видные советские работники с гордостью говорили о том, что один из представителей капитала той страны, которая ни за что не желала признать советскую власть, добивается теперь концессии на постройку электрических заводов в России. Впрочем, из предложения Ф. так ничего и не получилось. Насколько мне помнится, какие-то немецкие фирмы, хотя и не связанные родственными узами с Марксом, добились этой концессии раньше Ф., сделав более выгодные предложения советскому правительству.
* * *
В качестве руководителя лесного ведомства, мне приходилось иметь особенно много дела с будущими концессионерами и их русскими представителями. Среди всевозможного рода концессий, которые Россия могла предоставить в то время, лесные концессии занимали первое место, и они-то и привлекали больше всего внимание внешнего мира. Фактически, почти всякая концессия была в то время связана, в той или иной форме, с лесными эксплоатациями. С другой стороны, Ленин, по-видимому, считал нужным знать мое мнение о сделанных советскому правительству предложениях, и поэтому большинство концессионных дел проходило через мой кабинет.
Интересны были настроения русских интеллигентов, подчас крупных адвокатов и общественных деятелей, которые являлись ко мне в качестве представителей концессионеров. Они свободно излагали мне свои взгляды. Одни из них надеялись, что Россия, предоставив иностранному капиталу в широких размерах промышленные концессии, использует этот путь, чтоб вырваться из тисков коммунизма, и, таким образом, концессии будут содействовать преодолению советского строя. Другие находили, что концессии необходимы для того, чтоб установить контакт с внешним миром и не дать стране задохнуться. За предоставление концессий стояли не только коммунисты, но и все другие русские партии, от крайних правых до самых левых. Если высказывались сомнения, иногда даже категорическое отрицание, то это были голоса не из кругов коммунистических или социалистических, а из среды беспартийных интеллигентов - специалистов- экономистов, профессоров, членов разных научных комитетов и т. п. Эти люди больше всего опасались, что концессии приведут страну к полному порабощению иностранным капиталом: последнее будет для России, мол, еще более унизительно, чем все, бывшее до сих пор. Настроенные в таком духе интеллигенты обвиняли коммунистов, в связи с концессионной политикой Ленина, в недостатке патриотизма.
Конечно, - говорили они, - им безразлично, что будет с Россией, а нам впоследствии все это придется расхлебывать!
У коммунистов - это было очень интересно наблюдать - тоже был своеобразный патриотизм, но иих тактика определялась их оценкой перспектив дальнейшего развития событий.
- Нам безразлично, - говорили они, - много или мало даем мы сейчас капиталистам, ибо в конце концов мы их же перехитрим. В данный момент мы получим их деньги и их мозги, а потом все достанется нам, ибо мировая революция на носу!
Впрочем, возражения против концессий раздавались еще и из кругов профессиональных союзов, в том числе и со стороны некоторых профсоюзных коммунистов. Они говорили совершенно открыто:
- Как же это так? Мы только что выгнали собственных капиталистов, а теперь нам преподносят иностранный капитал, который будет нас эксплоатировать, под защитой своих дипломатов, еще больше, чем старые хозяева. Им возражал один из коммунистических экономистов, В. П. Милютин:
- Ленин сказал, что нам, коммунистам, приходится платить за обучение; мы предпочитаем платить иностранцам, ибо за деньги мы всегда сможем освободиться от них, едва только мы сделаемся достаточно сильными. А, кроме того, мы можем себе позволить дать им все, чего они просят: ведь через несколько лет в Европе произойдет социальная революция, и тогда все, что они принесли, достанется нам без всякой оплаты.
Хотя эта точка зрения Ленина и была известна соискателям концессий, последние перефразировали ее по-своему:«советский режим, мол, все равно долго не просуществует, а мы зато будем первыми, занявшими капиталистические позиции в России».
Вообще же, большинство коммунистов относилось очень настороженно к идее привлечения иностранного капитала в Россию, но перспектива быстрой индустриализации страны побеждала их сомнения. Многие из них уже видели, как Россия преобразуется американскими темпами в индустриальное государство. Все они держались того взгляда, что советская власть должна опираться на рабочих, а не на крестьян, и поэтому готовы были на самые большие жертвы ради преобразования мужицкой Руси в промышленную Советскую страну.
Когда было решено, что Москва примет участие на конференции в Генуе, где должен был обсуждаться вопрос о том, как примирить революционную Россию с капиталистическим миром, Ленин подчеркивал большое демонстративное значение этой конференции. Он заявил, что это будет та трибуна, откуда Советы - через головы капиталистов - смогут обратиться с призывом к колеблющейся части рабочего класса. В то же время Ленин считал, что буржуазию можно привлечь конкретными делами, а не какой-либо пропагандой. Ей нужно предложить приманку, как бы кусочек сыра, положенный в мышеловку: этой приманкой должны были быть концессии. Ленин полагал, что капиталистический мир набросится на эту приманку, и этим путем удастся вбить клин в солидарность капиталистических стран в их отношении к Советской России.
Так как главные концессии были лесные, то я был в первую же очередь вызван к Ленину, и он поручил мне составить карту лесных угодий, которые Советская Россия готова отдать в концессию. При этом он мне предложил руководствоваться следующими принципами: 1) Участки эти должны быть подальше от населенных центров. 2) Они должны быть разбросаны, как квадраты на шахматной доске, вперемежку с совхозами; таким путем факт лучших условий труда в совхозах будет действовать разлагающе на капиталистические предприятия, а эти последние, в свою очередь, так как дело у них поставлено лучше, смогут служить примером хорошей организации производства для совхозов. 3) Участки, идущие в концессию, должны отводиться подальше от железных дорог и водных путей или же там, где водные пути недостаточно расчищены. Тогда капиталисты вынуждены будут осуществлять различные мероприятия, чтобы создать
