предложил мне составить краткое изложение этих контрактов. Я спросил его, нужно ли дать это изложение по-русски. - Оставьте по-английски, - сказал он, - я на заседании Политбюро буду переводить, и будет меньше дискуссий и задержек. На следующий день секретарша Ленина, Фотиева, известила меня, что Политбюро одобрило контракты. А днем позже я получил записку официального характера, на бланке Совета Труда и Обороны, за подписью самого Ленина, следующего содержания: «На ближайшем заседании Совета Труда и Обороны будет слушаться доклад о концессионной политике. Предложить тов. Либерману приготовить доклад в связи с его возвращением из-за границы». На заседании СТО присутствовали все народные комиссары, входившие в этот Совет, а также и председатель ВЦСПС Томский. Председательствовал Ленин, который, как обычно, читал книгу. Он начал с вопроса: сколько минут дать докладчику? Ленин предложил: две минуты. Томский возражал и предлагал десять минут. Сошлись на трех. Все было решено чрезвычайно быстро. Меня поразило, однако, что Ленин, который, казалось, почти не слушал ни доклада, ни дебатов, включил в постановление СТО все доводы и аргументы, которые я излагал и на заседании, и в частном разговоре с ним. Я был очень удивлен, что Ленин маневрировал в отношении своих ближайших сотрудников по Политбюро, тогда как нам казалось, что слово Ленина - закон для всех. Своими мыслями об этом я поделился с одним из наиболее близких сотрудников Ленина, Шотманом, когда он, в качестве секретаря президиума ВСНХ, приехал в Лондон. За стаканом виски в одном из фешенебельных ночных ресторанов я рассказал ему о непонятном для меня поведении Ленина, так как мне помнилось, что во время ссылки Ленина в Сибири, они с Шотманом жили вместе на одной квартире, и Ленин питал большую слабость к Шотману. Шотман многозначительно улыбнулся и сказал: - Вы не знаете Ильича. Он все учитывает. В Политбюро боятся, как бы Красин ни провел контрабандно противокоммунистическую «ересь» в этих соглашениях с капиталистами - тем более, что меньшевик Либерман все это состряпал. Ильич же уверен, что при помощи этих соглашений о смешанных обществах Советы пробивают брешь в капиталистическом окружении, и потому он готов был обойти молчанием некоторые слабые стороны этих соглашений. Оттого, вероятно, он и не счел нужным переводить тексты на русский язык… И он добавил: - Владимир Ильич всегда верен себе… * * * Еще два других государственно-капиталистических предприятия создали мы в связи с экспортом русского леса за границу. Они начали скоро давать положительные результаты. По мере того как развивалось производство Северолеса, мы начали ощущать недостаток в транспорте. Русского торгового флота почти не было. В северных морях торговый флот был по большей части скандинавский. Это были небольшие пароходы, приспособленные к плаванию в Белом море и погрузке леса из малых портов (Кола, Онега, Мезень и др.). Но так как большинство этих пароходных фирм были связаны с лесною промышленностью своих же стран, то нам приходилось встречать противодействие со стороны наших скандинавских конкурентов. Тогда мы решили создать вместе с самой крупной норвежской пароходной фирмой «Бергенское общество» смешанное русско-норвежское общество, в котором норвежцы и советские органы имели бы по 50% акций. Мы поставили себе задачей постройку 15 новых пароходов, специально приспособленных для перевозки леса; вместе с тем наша фирма имела исключительное право фрахтования пароходов для транспорта советского леса. Вся техническая часть была в руках иностранных специалистов. Вскоре появился ряд прекрасных пароходов, построенных во Франции, Германии и Норвегии. Дело очень успешно развивалось. А затем встал большой и трудный вопрос о рациональной организации продажи советского леса за границей, и прежде всего в Англии, которая была и осталась главным потребителем наших лесных товаров. Нужно сказать, что дело это поставлено там довольно своеобразно. Естественным ходом вещей, на протяжении десятков лет, в Англии образовалось несколько крупных фирм, агентов-посредников, которые фактически ведают всем импортом леса и его распределением между покупателями. Это очень большие фирмы, со многими десятками служащих, с большими банковскими связями, кредитами и т. д. Без них ни одна серьезная импортная операция в Англии невозможна. Их положение настолько прочно, что даже правительственные закупочные организации (и в прошлую, и в настоящую войну) отчисляют им определенный агентский процент, хотя, конечно, могли бы обойтись и без их помощи. Пришлось и нам, следовательно, иметь с ними дело. Когда я приехал в первый раз в Лондон, я обратился к одному агенту, которого близко знал в дореволюционные годы по моей работе в лесах Балашова. Тогда этот агент часто бывал в России и, приезжая к нам, проводил у меня много часов. Он и теперь мне очень обрадовался и пригласил к себе на викенд. Дела его шли хорошо, он был одним из виднейших агентов по продаже скандинавского леса в Англии; естественно, он относился к советским планам скептически и даже отрицательно. Когда я предложил ему взять на себя функцию посредничества, он заявил мне: - Я вас очень люблю, г. Либерман, но краденым лесом никогда торговать не буду! А через год, когда наше дело уже было налажено, он начал усиленно просить о включении его в состав наших посредников. Наши агенты долго сопротивлялись, не желая принимать в свою монопольную группу нового компаньона, и говорили мне: - Когда нужно было рисковать, он был в стороне. А теперь он желает присоединиться! Лишь после долгих настояний мне удалось добиться их согласия на предоставление ему агентуры на лес одного маленького мезенского района. Но в свою группу они его принять отказались. К этому времени положение резко изменилось, и агенты не жалели денег на роскошные обеды, с икрой и шампанским, ухаживая за советскими делегатами, с целью получения того или иного представительства. Одна из старинных агентских фирм, которая прежде с пеной у рта говорила о советском лесе, стала через полтора года настойчиво добиваться того, чтобы сделаться одним из наших агентов. К моему удивлению, я получил указания из Москвы, что Лубянка настаивает на включении этой фирмы в число посредников и удивляется, почему она до сих пор не участвует в работе! В Москве еще царило принципиально- отрицательное отношение ко всякого рода посредникам, и многим казалось, что нам удастся обойтись без помощи лондонских агентов. Это было сопротивление людей, не знакомых с практикой лесного экспорта. Чтоб найти выход из трудного положения, мы опять-таки решили создать в Лондоне общество капиталистического типа по продаже советского леса. В этом обществе советским органам принадлежало 50% капитала, а другие пятьдесят процентов были распределены между тремя крупнейшими английскими посредническими фирмами. Такое решение вопроса оказалось очень разумным. Это было, с одной стороны, большой рекламой для советского леса, а, с другой, открывало пути в банки, облегчало покупателям сделки и т. д. В заключение следует отметить, что Северолес создал еще несколько вспомогательных обществ, в том числе общество по операциям со шпицбергенским углем, которым пользовались пароходы, шедшие северным маршрутом. Русско-норвежское пароходное общество было создано перед установлением дипломатических отношений между Россией и Норвегией. Лондонское торговое агентство было создано до дипломатического признания Англией Советской России. Голландское смешанное общество содействовало установлению более нормальных взаимоотношений. Наконец, и первый большой договор о поставке леса во Францию оказался предвестником дипломатического соглашения. Так, наша экономическая организация - государственно-капиталистический Северолес - играла в разных странах также роль политического авангарда, который пробивал первые бреши в блокаде и подготовлял почву для установления более нормальных отношений между СССР и Европой. Но эта деятельность приносила мне не одно лишь удовлетворение, а имела еще и другие менее приятные последствия. Когда «Ллойде Бэнк» впервые согласился открыть нам кредит, он, естественно, поставил условием, чтоб ему было предоставлено право наблюдать за отправкой леса из Архангельска в Англию. Я запросил Москву и получил согласие, а вместе с тем и благодарность за мои успехи. Банк предложил в качестве своего представителя в Архангельске некоего Ейтеса, англичанина, который жил тридцать лет в России и владел там раньше бумажной фабрикой. Его сестра жила в Архангельске; ее муж, Колотилов, бывший прежде видным лесопромышленником, состоял теперь одним из директоров Северолеса. Для своих сношений с Ейтесом банк должен был пользоваться коммерческим кодом, как это всегда принято, для краткого обозначения таких выражений, как, например, такой-то пароход уходит такого-то числа и т. д. Этот код был выработан банком совместно с шифровальным отделом советского полпредства, и тогдашний посол, X. Г. Раковский, дал на него свое согласие. По случаю нашей первой сделки был устроен торжественный завтрак, на котором присутствовали советские представители, с удовлетворением отмечавшие этот новый шаг в деле сближения обеих стран. Ейтес отправился в Россию, и работа пошла гладко. Он несколько лет проработал без всяких препон со стороны «наблюдающих учреждений». Но года через три, когда ГПУ начало сводить счеты со мной, в вину мне был, между прочим, поставлен и господин Ейтес, и его шифр: это, мол, английский шпион ((«агент Интеллидженс Сервис» ), а шифр служит для передачи за границу тайной информации о Советской России. Не помогло мне ни то обстоятельство, что к выработке шифра я никакого отношения не имел, ни то, что всем этим делом заведывало полпредство. Никто не мог оказать мне содействия, так как тех видных коммунистов, которые