Ломова, на основании моих предыдущих разговоров с Мещерским, что согласие будет дано. Мне поручили с ним поговорить, и через 24 часа весь проект был готов. Однако, первая группа работников ВСНХ, узнав о предстоящем соглашении, снеслась с местным заводским комитетом, а заводской комитет снесся, со своей стороны, с Губчека, - и ночью Мещерский был арестован. Нужно было видеть возмущение Рыкова! Потребовалось вмешательство Ленина для освобождения Мещерского, и первое правление было создано с его участием. Старый большевистский рабочий Чубарь, некогда работавший в качестве рабочего на тех же заводах, а теперь уже поднявшийся высоко по партийной лестнице, был назначен председателем правления. Включен был также и Тамарин, и несколько представителей профсоюзов. Когда правление было сформировано, все были приглашены в ВСНХ, и Рыков, приветствуя их, всемерно подчеркивал свое доверие к Мещерскому. Он сказал ему: - Вы раньше имели над собой хозяином Шайкевича (бывший председатель Международного банка), но не чувствуете ли вы себя лучше, если теперь хозяином вашим является Россия? Мы, революционеры, создадим революционным путем промышленный комбинат, который сделается гордостью Поволжья! Так как среди инженеров на заводе были различные настроения и царила большая растерянность, то, по просьбе А. П. Мещерского, я отправился в Сормово, чтоб убедить их продолжать работу и заверить их, что Мещерский остался в правлении не по принуждению и не в качестве заложника, а вполне добровольно. Мой поезд прибыл в Нижний Новгород не утром, как полагалось по расписанию, а в 11 часов ночи. Попасть на завод, находившийся за городом, было уже невозможно, и я решил переночевать в Нижнем. Все гостиницы были реквизированы под правительственные учреждения. Я отправился пешком по улицам, утопавшим в непролазной грязи, и спросил первого встречного, куда бы мне направиться переночевать. Он указал мне вдали огонек:«Там вам все укажут». Придя туда и поднявшись на второй этаж, я убедился, что попал в губернскую Чека. Не без смущения я заявил, что прибыл из Москвы по делам Главлескома для выяснения резервов топлива на заводе. Какой-то рабочий сказал, что мест для ночлега нет, и разрешил мне просидеть тут же в комнате на стуле до утра. Мне пришлось воспользоваться этим разрешением. Я сидел в приемной нижегородской Чека, и, к моему ужасу, передо мной мелькали целые группы людей - я не видел лиц, а только фигуры, тулупы и пальто, - которых приводили, а потом уводили в какую-то комнату. Других выводили куда-то, и, как всегда в таких случаях, мне даже слышались выстрелы (быть может, их и не было). Это был ночной кошмар. Около 4 часов ночи явился человек, который представился мне:«Член коллегии Губчека. Чем могу служить?» Он выслушал меня и, к моему удивлению, даже достал мне стакан чаю. Но тяжелые впечатления этой ночи еще долго преследовали меня, и я начал понимать, почему А. П. Мещерский не захотел вернуться на завод, предпочитая оставаться в Москве, в составе правления. Впрочем, через несколько месяцев оппозиция со стороны рабочих и местной администрации сделала невозможным дальнейшее сотрудничество Мещерского, и при новой организации правления ему пришлось уйти. Он бежал за границу, а затем я его встретил в Лондоне в дни моего первого приезда в Англию. Он вновь говорил со мной о работе с советской властью и возмущался тем, что мы истратили в Швеции последние запасы нашего золота на закупку локомотивов; он заявлял, что, если бы на те же деньги были куплены нужные машины и организация производства была поставлена правильно, его заводы могли бы выполнить те же заказы. Когда я вернулся в 1920 г. из Лондона в Москву, я рассказал Ленину о моей встрече с Мещерским. Я заметил, что Ленин сочувственно отнесся к замечаниям Мещерского и не проявлял к нему никакой вражды; но реального значения это уже не имело, и Мещерскому не удалось вернуться на родину. Другие интеллигенты и спецы втянулись в работу, но в первые годы советской власти положение их было неустойчивым, над ними постоянно висела угроза оговора, доноса и чистки, со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая и тюрьму, и расстрел. Такое положение, конечно, не могло способствовать тому, чтобы работа этих лиц давала особенно хорошие результаты. Через несколько лет сами большевики принуждены были принять ряд мер для создания у беспартийных спецов, состоявших на советской службе, большего душевного спокойствия и уверенности в завтрашнем дне. Но это произошло уже в конце 20-х годов, в эпоху первой пятилетки.

Однажды, в 1920 году, я был вызван в поезд Главного Военного Комиссара Л. Д. Троцкого, накануне его отъезда на Урал для превращения частей Красной Армии в трудовые батальоны. Речь шла о заготовке древесного топлива для уральской металлургической промышленности, работавшей в то время исключительно на древесном угле. Так как на мне лежали ответственные обязанности по заготовке топлива для всей страны, я не мог сопровождать Троцкого в его путешествии. Поезд его был настоящим «красным ноевым ковчегом»: там были специалисты по всем отраслям хозяйства, набранные из самых разнообразных учреждений, несколько десятков крупных большевистских деятелей, военные, инструктора. В него грузили продовольствие, орудия производства, машины и пулеметы. Работа кипела: только что вернувшиеся с фронта гражданской войны победоносные красные командиры хотели показать «штафиркам- хозяйственникам», как надо действовать. Это был тот самый, уже ставший знаменитым, военный поезд Троцкого, о котором он писал следующие строки в октябре 1920 г., отправляясь в Крым против армии генерала Врангеля: «Наш поезд снова держит путь на фронт. Бойцы нашего поезда были под стенами Казани в те тяжкие недели 1918 года, когда шла борьба за Волгу. Эта борьба закончилась давно. Советская власть приближается к Тихому океану. Бойцы нашего поезда с честью дрались под стенами Петрограда... Петроград уцелел, и в его стенах перебывало за последние годы немало представителей мирового пролетариата. Наш поезд не раз бывал на западном фронте. Ныне с Польшей подписан предварительный мир. Бойцы нашего поезда были в степях Дона, когда Краснов, а затем Деникин наступали с юга на Советскую Россию. Дни Краснова и Деникина прошли давно. Остался Крым, который французское правительство превратило в свою крепость. Белогвардейским гарнизоном этой французской крепости командует вольнонаемный немецко-русский генерал барон Врангель. В новый поход отправляется дружная семья нашего поезда. Да будет этот поход последним». Фактически, крымская кампания и оказалась последней главой гражданской войны. Когда Троцкого спросили, как он хочет назвать свой поезд, он ответил:«Поезд победы». Он хотел, чтобы слава этого поезда перешла также и на экономический фронт. Я сидел в одном из отделений вагона Троцкого и обсуждал вопрос о топливе с рядом военных специалистов, когда вдруг раздался звонок: к телефону вызывали Пятакова, старого заслуженного большевика, о котором Ленин, в своем завещании, отзывался, как об одной из надежд коммунистической партии. Он состоял членом Революционного Военного Комитета южного фронта и других. Пятаков нервно схватил трубку, ответил:«Слушаюсь!» и поспешно стал напяливать на себя все свое военное обмундирование. Он туго затянул пояс, надел шашку, пристегнул кобуру с револьвером и, не глядя на нас, промолвил:«Лев Давидович любит пафос дистанции... Вероятно, он прав». Эту дистанцию между собой - вождем Красной Армии - и своими подчиненными Троцкий соблюдал весьма строго. Он всегда подчеркивал это, но не как свое личное превосходство, а как свое особое положение. Мне не раз приходилось замечать эту черту его характера на заседаниях Совета Труда и Обороны, на которых он появлялся, когда приезжал в Москву с фронта. Нужно сказать, что для некоммунистов, занимавших руководящие посты в государственной машине, заседания Совета Народных Комиссаров и Совета Труда и Обороны, на которые их иногда приглашали, были особенно интересны и поучительны: там проявлялись взаимоотношения вождей и отражались тайные процессы, закулисные столкновения и личная борьба, происходившие внутри ведущей коммунистической головки. Главные решения принимались не здесь, а в Центральном Комитете коммунистической партии, позднее в Политбюро. Совет Народных Комиссаров и Совет Труда и Обороны были рангом ниже, хотя они и соответствовали тому, что в буржуазных странах называется кабинетом министров. Только текущие, так называемые, деловые вопросы ставились здесь на обсуждение, после того как принципы были заранее установлены партийными органами. Но вполне естественно, особенно в горячие моменты той эпохи, что в процесс практической работы врывались отголоски больших политических вопросов и тех споров, которые они возбуждали в высших партийных учреждениях. На заседаниях СТО всегда председательствовал Ленин, а членами СТО были лишь те наркомы, которые ведали экономическими и военными делами. Это были, большей частью, соратники Ленина еще по нелегальной большевистской партии, как, например, Рыков, Каменев, Цюрупа, Шейнман, Сокольников и др., - все «птенцы гнезда Ленина». Являлись на заседания также их помощники и сотрудники, подчас и некоммунисты, делавшие доклады по своему ведомству. Особое