положение занимали только Троцкий, Дзержинский, а отчасти Красин. Это чувствовалось хотя бы потому, что их появление во время заседания немедленно прерывало намеченный порядок дня: тотчас же начиналось обсуждение вопросов, связанных с их деятельностью. Быть может, это объяснялось тем, что вопросы военные и внутренней политики были важнее многих других; но тут сказывалось также исключительное значение этих людей, как руководителей Советского государства. Любопытна еще одна подробность. На заседании все друг друга называли по имени или по партийной кличке старого времени. К Дзержинскому обращались иной раз официально, по имени и отчеству, но иногда и более фамильярно: товарищ Феликс. Что же касается Троцкого, то к нему никто иначе не обращался, как официально: Лев Давидович. У него было особое положение. Недавно еще противник большевизма, он заставил уважать себя и считаться с каждым своим словом, но оставался все же чуждым элементом на этом собрании старых большевиков. Другие народные комиссары, вероятно, ощущали, что ему можно простить старые грехи за нынешние заслуги, но окончательно забыть его прошлое они никогда не могли. Ленин, со своей стороны, уважал и подчеркивал не только военные, но, главным образом, организационные таланты Троцкого. Видно было, однако, что это вызывало подчас среди сотрудников Ленина некоторое недовольство и ревность. Ленин, вероятно, ценил революционный темперамент Троцкого и помнил его роль в подготовке и осуществлении захвата власти в октябре 1917 года; кроме того, всем было отлично известно, что Троцкий фактически создал Красную Армию и, благодаря своей неутомимой энергии и пламенному темпераменту, обеспечил ее победу над белым движением. Вообще, в борьбе против контрреволюции и иностранной интервенции Троцкий всегда был на первом плане. В то время Ленина называли «мозгом и волей революции», а Троцкого -«ее разящим мечом» Это пышное определение вполне соответствовало той несколько театральной шумихе, которой он любил окружать свои выступления. Чувствуя за собой поддержку Ленина, Троцкий на заседаниях, где я его наблюдал, держал себя обособленно, говорил очень авторитетно, а по мере того, как развивались его успехи на фронте, в его поведении появилось даже нечто вызывающее. Эти вызывающие нотки звучали в особенности по адресу, так называемых, хозяйственников, которые в ту пору никакими успехами похвастаться не могли. Они должны были снабжать армию, работа их оказалась неудовлетворительной с точки зрения как армии, так и гражданского населения. Стрелы Троцкого попадали, главным образом, в руководителей хозяйственных учреждений. Троцкий как бы говорил на этих заседаниях: - Вот, погодите, мы сначала расправимся с белогвардейцами, а тогда двинемся наводить порядок внутри страны. Я помню первый конфликт между Троцким и Политбюро. Речь шла о том, будто бы Главный Штаб Армии давал одни распоряжения, а Царицынский - другие, следуя принципу:«власть на местах». В этой борьбе будто бы «места» имели неофициальную поддержку Сталина. Так как Сталин в это время был членом Совета Южной Революционной Армии и находился в Царицыне (впоследствии Сталинград), между тем как военные распоряжения исходили из центра, то есть от Троцкого, конфликт очень быстро принял острую форму. Наконец, Троцкий потребовал отзыва Сталина с южного фронта. Политбюро вначале постановило не делать этого, но по настойчивому требованию Троцкого Сталин все же был отозван. В руководящих партийных кругах говорили тогда с раздражением, что Троцкий якобы начал контрреволюционную дезорганизаторскую работу и не желал подчиняться решениям партии. Большинство партийных вождей было тогда на стороне Сталина, но не из любви к нему, а из антипатии к Троцкому. На тех заседаниях, где я участвовал, можно было отчетливо видеть разницу между Лениным и Троцким. Ленин был вождем, в задачи которого входило не только руководить, но также и сглаживать противоречия и шероховатости; иной раз казалось даже, что деятельность его полна компромиссов и уступок. Радек сказал о нем:«Ленин, как истый марксист, принимает решения на основании фактов, а уже только потом строит теорию, объясняющую эти решения». Между тем, Троцкий никогда не сгибался, всегда был полон уверенности в том, что он не только знает, чего хочет, но знает также, каким путем надлежит идти цели. Когда докладывали Ленину - он слушал и прислушивался, Троцкий же выслушивал. Он всегда давал понять, что знает больше собеседника. Это происходило, вероятно, оттого, что он был «властителем масс», мог их двигать на подвиги. Он сам описал подобный эпизод в своей автобиографии:«...Проезжая через Рязань, я решил посмотреть на них (дезертиров, укрывавшихся от призыва в Красную Армию). Меня отговаривали: «как бы чего не вышло». Но все обошлось как нельзя быть лучше. Из бараков их скликали: «товарищи-дезертиры, ступайте на митинг, товарищ Троцкий к вам приехал». Они выбегали возбужденные, шумные, любопытные, как школьники. … Взобравшись на стол тут же на дворе, я говорил с ними часа полтора. Это была благодарнейшая аудитория. Я старался поднять их в их собственных глазах и под конец призвал их поднять руки в знак верности революции. На моих глазах их заразили новые идеи… Я не без гордости узнавал потом, что важным воспитательным средством по отношению к ним служило напоминание:«а ты что обещал Троцкому?» Полки из рязанских «дезертиров» хорошо потом дрались на фронтах. В той же главе своей автобиографии, Троцкий вспоминает о том, как в феврале 1919 года он говорил молодым красным командирам в Москве:«Дайте мне три тысячи дезертиров, назовите их полком; я дам им боевого командира, хорошего комиссара, подберу начальников для батальонов, рот и взводов - и эти три тысячи дезертиров в четыре недели превратятся, в нашей революционной стране, в великолепный полк». Лично я присутствовал на знаменитом митинге представителей реввоенкомов, приехавших с фронта накануне июльских событий 1917 года. Это было в манеже, где собрались не рядовые солдаты, а руководители революционных комитетов. Большинство присутствующих было настроено против большевиков, которых обвиняли в разложении фронта. Тогда я впервые услышал Троцкого, только что вернувшегося в Россию. Встретили его очень враждебно, стоял невероятный шум, гул; слова его, настоящего трибуна, однако, все сильнее - словно свист бичей - хлестали аудиторию и громили беспомощность Временного Правительства. К концу его речи слушатели либо аплодировали, либо, смущенно опустив голову, молчали… Выступавший вслед за Троцким тов. Абрам (впоследствии знаменитый Крыленко) уже имел готовую аудиторию. Это был первый большевик с фронта, который мог решиться говорить перед таким собранием… Теория Троцкого относительно масс в общем сводилась к следующему: человеческий коллектив состоит из громадного инертного большинства - безразличных или нерешительных людей - и небольших групп на противоположных флангах, представляющих лучший и худший элементы. От преобладания одного из них зависит воля большинства, и поэтому Троцкий так гордо говорил о своем влиянии на народ. Умение руководить массой, вести пропаганду - он считал решающим фактором. В такой теории, очевидно, кроется большое презрение к человеку во имя обожествления массы. Это и была та любовь к дальнему и безразличие к ближнему, которое так чувствовалось при встрече с Троцким. Ленин принимал, например, решения о расстрелах так же легко, как и Троцкий. Для Ленина в этом было что-то абстрактное, но необходимое. Троцкий же не забывал, что это революционный акт, на который он в тот же момент смотрел уже с исторической перспективы. Он всегда помнил, что находится на мировой сцене, и играл свою роль соответственно, постоянно ощущая устремленные на него взоры участников и зрителей великой революционной драмы. Моя первая личная встреча с Троцким относится к концу 1920 года. Гражданская война кончилась полной победой Красной Армии. Шла демобилизация, из армии возвращались сотни коммунистов, среди которых было много очень способных, подчас талантливых людей и таких видных деятелей, как Пятаков, Смилга, Данишевский и Другие. А во главе военных коммунистов стоял Троцкий. Их распределяли теперь по гражданским ведомствам, главным образом, на хозяйственную работу. Но очень скоро обнаружился антагонизм между военными большевиками и теми, которые все время вели работу в тылу. Когда большевиков посылали раньше в армию к Троцкому, они обычно были исполнены некоторого недоверия к этому человеку, который до апреля 1917 года, на протяжении многих лет, вел ожесточенную борьбу с их фракцией. Но в процессе военной работы они сживались, и через несколько месяцев антагонизм между Троцким и его сотрудниками- коммунистами исчезал. Все они сделались тогда «троцкистами». Этот термин - он имел тогда иной смысл, чем впоследствии - кажется, впервые был применен по отношению к этой группе большевиков. Троцкий вернулся с фронта в Москву с идеей создания больших трудовых армий. Красная Армия должна была превратиться в рабочую организацию. Троцкий хотел не демобилизовать страну, а милитаризировать хозяйство. Так как он предполагал применить свои трудовые батальоны в частности в лесном хозяйстве на Урале, он вызвал меня к себе через моего нового начальника- бывшего его сотрудника по военному веддомству - Данишевского. Мне указали, что следует быть очень точным. Я явился к 12 часам в помещение Наркомвоена. Но попасть к Троцкому было гораздо сложнее, чем к Ленину. Приходилось пройти через пять комнат, где у дверей находились щегольски одетые военные. В последней комнате перед кабинетом Троцкого стояло двое часовых. Наконец, я очутился перед большим столом со всеми атрибутами стола министра. Передо мной сидел начальник Революционного Военного Совета Троцкий. Во всех его движениях и