— Позрим теперь, как воевода замычит! А с ним заедино и от московских бояр доглядчик Васька Лаговчин. То-то ранее смело шарил по городу да людей к правежу таскал! Лихо нам было — плату брали на содержание тюремных целовальников да нас же по всяким оговорам, чтоб подношение выбить пощедрее, и кнутами секли те целовальники, воеводой подученные! Ужо теперь загнут тутошним петухам головы под крылышки. Будя, накукарекались досыта, пора и в суп лететь!

Митька, соглашаясь с посадским, мотнул бородой, расплатился с купцом за три фунта соли, потянул Еремку Потапова за рукав кафтана. Еремка, как дитя, улыбаясь широким, оспой порченным лицом, глядел на растущую на площади толпу — к посадским уже набежали и здешние стрельцы в малиновых кафтанах.

— Пошли, Ерема, пошли, — заторопил Митька медлительного Потапова. — Тут еще и полчаса не минет, как заварится такой бунт, что лучше не мельтешить перед разъяренным быком нашими красными кафтанами! Пущай сами разбираются, кто, кому, за что и когда задолжал! Оно конечно, — рассуждал Митька, шагая посадской улицей в сторону берега, — все мы дети одного прародителя Адама, он некогда согрешил, а мы и по сию пору за то грешное дело расплачиваемся…

— Я и сам вижу, — торопился Еремка Потапов, широко вышагивая за сутулым Митькой. — Дело нешуточное затевается. А расправы нет скорее, как кулаком по шее. По чужой бить — сердцу утеха, да свою подставлять — здоровью помеха! Бежим-ка шустрее! Вона, уже и бердышами, стращая, над шапками машут!

Возвратясь на струг, Митька Самара прошел в каюту сотника, где сидели без кафтанов, в одних рубахах оба пятидесятника.

— Что стряслось? — сразу же смекнул по виду десятника Михаил Хомутов. — В городе неспокойно? Аль на вас кинулись?

Митька сказал о возвращении в Саратов бежавшего из-под стражи Ивашки Барыша, о том, как призывал Барыш к бунту и читал посадским прелестное письмо от атамана Разина.

— Быть нынче бунту, а завтра, не позднее утра, и сам Степан Тимофеевич нагрянет. Что делать станем? — спросил Митька Самара и обвел пытливым взглядом друзей и стрелецких командиров: им не только о себе думать, но и за подчиненных брать на душу ответственность!

— Поначалу посоветуемся со стрелецким головою Давыдовым, как он порешит. А потом и сами думать учнем, — ответил Михаил Хомутов, накинул кафтан, вышел из каюты и через соседний струг позвал к себе второго сотника Пастухова:

— Иди сюда, Михайла! Новости из города получены!

— Иду, — отозвался с носа своего струга Пастухов и, размахивая руками, чтобы не свалиться, по шатким доскам перешел со струга на струг. — Я и сам гляжу: беготня какая-то на посаде, а с чего всполошились — не возьму в толк…

Сотники скрылись в каюте и были там не менее получаса, от Митьки Самары и от впечатлительного Еремки Потапова стрельцы знали — Степан Разин на подходе! Эту новость стали кричать дальше, по всем стругам:

— Братцы-ы, слыхали? Объявился на чертей гром!

— А что такое? — спрашивали издали.

— Как — что? Атаман Разин к нам близится! Нынче к ночи, сказывают, будет здесь. Своего посыльщика Ивашку Барыша в город прислал!

— Да чего ж посыльщика-то? — спрашивали дальние, как будто здесь знали все доподлинно. — Пошто сам мешкает? От свечи тараканы по щелям расползтись могут!

— Да к тому, чтоб тутошние стрельцы да посадские к нему склонились и город без боя сдали! — высказал свои соображения Митька Самара. — И чтоб черный люд не пугать нечаянно! Про него воеводами да попами много всякой скверны сбрехано! А Ивашка Барыш его прелестное письмо на площади прокричал громогласно!

— А что же воевода и стрелецкие командиры? Думают супротивничать казакам? Про то что сказывают?

— Бог весть! На площади средь посадских воеводы не видно было! Да и ярыжки не сновали, должно, палеными крысами по норам схоронились!

— То так! — смеялись казанские стрельцы со своих стругов. — Испуган зверь далеко бежит! А что наш стрелецкий голова? Куда Кузнечик намеревается скакнуть? В город ли за частоколом сидеть альбо от города куда подалее?

Никита Кузнецов, который стоял рядом с Митькой Самарой, на этот спрос засмеялся и прокричал в ответ:

— О том у него поспрошайте! Вам ближе до его струга!

Дошла эта тревожная весть и до стрелецкого головы Тимофея Давыдова, его высокая, тонкая фигура в новеньком кафтане и в меховой шапке в сопровождении десятка отборных казанских стрельцов видна на берегу. Давыдов невозмутимо, не реагируя на крики посадских, прошел через клокочущую площадь и пропал в городской воротной башне.

— На совет ушел к воеводе наш Кузнечик, — переговаривались стрельцы, все до единого собравшись на палубы стругов, кроме тех, кто топтался у артельных котлов, собирая по берегу хворост.

— Да уж точно, воевода с перепугу путного не присоветует!

— Вот-вот! Сам в петлю головой полезет по царевой присяге и нас надумает за собой потянуть…

— Эх, дать бы им всем киселя!

— Негоже на пустой живот о сражении толковать! — подал голос Алексей Торшилов, чтоб утишить опасные разговоры. — Война войной, братцы, а кашу варить пришел час! Вона, казанцы уже запалили костры! Чей черед кашеварить — марш к котлам!

Про кашу дважды стрельцам говорить не надо. Тут же отмерили зерно, соленое сало отрезали, соль припасли. Из Саратовки принесли чистой воды, развесили котлы над огнем. И вскоре по всему берегу к ясному голубому небу, чуть наклонясь от слабого ветерка, потянулись дымные столбики. Закружили поблизости чайки, извечные попутчицы стрелецких стругов: знали, что после чистки подгоревших котлов и им кое-что перепадет.

Митька Самара и Никита Кузнецов кашеварили на свой десяток, а сами нет-нет да и поглядывали в сторону посада — от берега до посада было чуть более полуверсты. На посаде народ сновал под стать напуганным муравьям перед проливным дождем. Что в городе делается — за частоколом не видно, только на раскатной башне заметны пушкари у пушек, но пушки, как и в Самаре, смотрят дулами в степную сторону, а не на Волгу.

В городских церквах и в Богородском монастыре зазвонили к обедне, народ постарше потянулся к молитве, молодые, смахнув с голов шапки и перекрестившись на купола, продолжали табуниться на торговой площади и у закрытых кабаков. Несколько саратовских стрельцов подошли к кострам самарян, обиняком, а потом и напрямую стали пытать об их намерениях:

— Слышь, братцы, чего вы тут торчите? Снимайтесь с якорей да и гребите по домам!

— Аль вам тесно стало? — прикинулся простачком Никита Кузнецов. — Так мы от города далеко, свою кашу едим. Ежели голодны, так Митька и вам навалит. Доставайте ложки, садитесь с нами обедать.

— Да не за кашу я толкую, — упорствовал стрелец, назвавшийся Яковом Артемьевым, лет тридцати, с лукавыми цыганскими глазами. — Мы ныне сговариваемся с посадскими воеводу и стрелецкого голову Лаговчина попросить вон из города…

— Ну так Бог вам в помощь, стрельцы, а каши нелишне будет отведать, сил прибавится, — отозвался Митька Самара.

— Бог-то Бог, да страшимся, а вдруг вы на нас боем грянете? Скажи, Иван, дело я говорю — пущай самареня и казанцы к себе гребут как возможно скорее?

Его напарник, Иван Баннов, из солдат государева рыбного промысла, с длинноволосой рыжей головой и с нежно-голубыми глазами, поддакнул старшему товарищу:

— Идите домой, стрельцы, не сумневайтесь, у нас к вам злобы нет покудова. Но ежели заварится в городе каша — на разъем с волосами лучше не кидаться, самих оттаскают. — И доверительно добавил: — Сказал нам Ивашка Барыш за большим секретом, что с атаманом плывет живехонький царевич Алексей