излечения-с. А то, говорят, зачем лишние страдания человеку? Пусть спит, пока природа делает свое великое дело. Вот когда ему самому, человечку-с, время настанет вершить нечто великое, тогда пускай просыпается.

Показалось Пете или ирония звучала в его голосе? Ошибался Петя или было нечто разочарованное в движениях этих вислых, пего-белых усищ? Как-то само по себе произнеслось вроде нейтрально, а на самом деле не без прощупывания:

— А пока человек спит, кормят его, говорите, глюкозой?

— Точно так-с… через капельницу кормят глюкозой. С голоду человечки не помирают, но вот как очнутся — все вон так и кушают.

Слушая Гурджиева, Петя с жадностью наворачивал душистый бульон; к нему эти слова и относились.

— Ну-ну… А вы, получается, откармливаете проснувшихся?

— Естественно. Кто ж мне дозволит работу более ответственную?

Да, в голосе Гурджиева ОПРЕДЕЛЕННО сквозила обида. Петя сам не мог бы объяснить, почему стал «разрабатывать» Гурджиева: уроки ли это Васильева, уроки всех последних дней его жизни, или сам по себе он, Петя Кац, оказывается, природно склонен к занятию шпионажем. Но Петя вытер пустую тарелку хлебом, отставил и пожал плечами — безразлично.

— Ну, если вас здесь так ценят… Будем считать, им виднее. Так, говорите, надо мне все показать? Как посвященному? Кстати, Георгий Иванович, а вот лично вы — посвященный?

И удалась провокация, потому что не о «показать» заговорил обиженный Гурджиев, а о своем, о девичьем:

— Ну какое там! Какой там посвященный! Я — прислуга, которая носит напитки и еду. Которую к вам вот приставили, чтобы показал Шамбалу. Это вы будете посвященный.

— Ну и ладно, буду так буду. Пошли, покажете… И расскажите, если можно, что такое Шамбала. А то вот Петр Александрович мне что-то ничего не объяснил.

— Наверное, у него времени нет на всякие мелочи. Да и рассказывать нечего, все увидите сами. Только мы не используем слова «Шамбала», это на Востоке ее так называют. Мы называем ее «Крепость».

— Так получается, не было тайной страны? Или тайного монастыря?! В котором прятались от мира загадочные древние цари, владеющие тайными знаниями? Не умеют тут летать по воздуху и мгновенно передавать сведения за тысячи верст?!

— Про царей, буддистов и всех местных — это вы не со мной говорите… Вроде было такое, и как раз на месте монастыря Крепость строилась… Но было это давно, я уже не застал. Вот когда господин Бадмаев вас посвящать будет — там и узнаете. Я знаю только, что Крепость придумал еще господин Георг Рихман… Он первым стал говорить, что нельзя давать кому попало громадные знания науки, люди могут их неправильно использовать. Он это уже после смерти стал говорить, многим ученым являлся. И многие о том стали задумываться.

А когда господин Менделеев расщепление атома открыл, он решил: не отдаст такой страшной силы ни одному государству. Потому что подсчитал — кто бы атомную бомбу ни рванул, все равно начнет распадаться земная кора, всем конец. Тут еще господин Попов начал мгновенно переноситься куда угодно… И тогда стал он, господин Менделеев, искать средства и людей, чтобы эту затею осуществить.

— Вижу, что и осуществил.

— И еще как! Ну, пошли? Все сразу не покажу, так хоть покажу главную часть.

Петя думал, что придется идти медленно, волоча за собой больную ногу, но оказалось, идти он уже может. Глюкоза глюкозой, а после еды тело уже не казалось невыносимо тяжелым. Двигался он, правда, неуклюже: словно отвык ходить и по-новому осваивал самые простые движения. Но с каждой минутой это проходило, нога слушалась все лучше, двигалась… Да и палка оказалась на удивление удобная: легкая, видимо из алюминия, длинная, с опорой и для руки, и для плеча. Опираясь на нее и прихрамывая, Петя вышел из палаты… Как он и думал, тут шел в обе стороны коридор — широкий, совсем без окон.

— Если мы пойдем налево, там только больничные владения господина Бадмаева. А вот направо нас дорога выведет в места более оживленные…

Было интересно, но как раз то, что Петя ожидал: из коридора двери вели в вырубленные в скале прямоугольные комнаты разных размеров: в них находились столовые и места для отдыха, на разное число людей.

— Работники одного профиля чаще всего ведут похожий образ жизни. Значит, едят, встают и спят в одно примерно время. Для всех работников и комнаты. А кто работает в этих столовых или кто тренирует — тот прямо здесь и живет, рядышком.

Больше всех оказался зал для игры в мяч, и второй такой же зал для общих сборов и для кинематографа: не меньше чем человек на триста. Комнаты же тех, кто приводит в действие систему, склады и подсобные помещения, Петя не увидел: значит, они скрыты в толще скалы. Значит, он видит не все, а малую толику рукотворного пространства крепости… Вернее, именно этой части Крепости.

В одной из комнат часть стены занимал экран, перед ним — пульт с кнопками.

— А это что?

— Посмотрите… Сами все поймете.

Петя присел за стол, нажал твердую белую клавишу. На экране появилось нечто странное: вид на выложенные по склону горы террасы. На террасах копошились крестьяне, что-то непрерывно сажали. Террасы уходили вниз на невероятную глубину, не меньше чем на километр. Над террасами парили снеговые вершины неправдоподобной высоты, на средней части террас проплывали облака, и дождь шел внизу, оставляя сверху твердую, не орошенную землю. К террасам вели узкие дорожки; сорвавшись с каждой из них, человек был бы обречен пролететь сотни метров. А люди все шли по ним, что-то несли, тащили, везли на вьючных яках.

Насколько мог Петя понять, такие террасы могли находиться не менее чем километров на пятьсот южнее, — там, где Гималаи гигантскими уступами спадают вниз, в индийские равнины. Какое-то время он наблюдал за этими суетящимися людьми, а потом нажал другую кнопку.

Открылась широкая горная долина — в точности такая же, по какой еще совсем недавно шла достопамятная экспедиция. В долине было совершенно пусто, ветер посвистывал в камнях. Но ведь случайно никто не будет проводить и устанавливать именно здесь хрупкое и дорогое оборудование. Зачем- то нужно было видеть именно эту долину… И почему-то можно было именно ее показать решительно кому угодно.

Другие кнопки выводили на другие долины. В одной из них по тропе шел караван яков, люди в плотных халатах, с непроницаемыми лицами, вели животных и шли рядом. В другой раз у Пети заколотилось сердце: от вида черного прохода между скалами, где все они прошли совсем недавно, под руководством Бубиха в хламиде.

А нажав очередную клавишу, Петя вздрогнул: в тибетском монастыре причудливо плясали ламы, надев на головы устрашающие маски, под сиплые завывания труб, барабаны, посвист флейт из человеческих костей. Странным образом не только отвращал, но и притягивал колдовской танец лам, это покачивание оленьими рогами, хвостами из шкуры лисиц, плывущие изображения сине-багровых, страшных морд с несколькими глазами, клыками саблезубого тигра. И эта зудящая, совершенно варварская музыка…

По поводу двух непонятных Пете изображений долин и караванных троп Гурджиев сказал, что вот этот вид он вроде узнает — это место спуска с Тибета на равнины Кашгарии.

Гурджиев ничего не мог сказать по поводу удивительной красоты белой лестницы, спускающейся прямо в бурное теплое море. Ветер нес клочья белоснежных пухлых облаков, метались пальмы на крутом берегу; шумные, довольно высокие волны захлестывали низ лестницы, красно-коричневый, изломанный камень крутого склона. Где это?! В каких краях?!

Были виды поэтичного горного озера, явно на громадной высоте. Какое-то существо, похожее на человека, но только никак не человек, брело по другому, плохо видному, берегу. Как ни крутил Петя верньеры, изображение не приближалось, и кто это там бредет, не стало ясно.

А вот уже совсем другое озеро, в тайге. Из него вытекает стремительная горная река среди кедров;