апологию белогвардейцев, начиная со сцены в гимназии и до сцены смерти Алексея включительно», и она «совершенно неприемлема, и в трактовке, поданной театром, идти не может». От театра потребовали сделать сцену в гимназии так, чтобы она дискредитировала белое движение и чтобы в пьесе было больше эпизодов, унижающих белогвардейцев (ввести прислугу, швейцаров и офицеров, действующих в составе армии Петлюры и т. п.). Режиссер И. Судаков пообещал Реперткому более определенно показать наметившийся среди белогвардейцев «поворот к большевизму». В конечном итоге театру было предложено доработать пьесу (см.: Булгаков М. А. Пьесы 20-х годов. Театральное наследие. Л., 1989. С. 522).

Характерно, что Булгаков ответил на это явно организованное давление на театр со стороны Реперткома (фактически со стороны ОГПУ, где «дело Булгакова» росло как на дрожжах) повторным заявлением на имя председателя Совнаркома (24 июня) с требованием возвратить ему дневник и рукописи, изъятые сотрудниками ОГПУ (ответа не последовало).

Пьеса и ее автор постепенно стали привлекать все большее внимание как ее противников, так и сторонников. 26 июня друг Булгакова Н. Н. Лямин написал драматургу эмоциональное письмо, в котором просил не уступать больше ничего, поскольку «театр уже достаточно коверкал пьесу», и умолял не трогать сцену в гимназии. «Ни за какие блага мира не соглашайся пожертвовать ею. Она производит потрясающее впечатление, в ней весь смысл. Образ Алеши нельзя видоизменять ни в чем, прикасаться к нему кощунственно…» (Творчество Михаила Булгакова. СПб., 1995. Кн. 3. С. 208).

И тем не менее театр прекрасно понимал (да и автор, с большим раздражением), что во имя спасения пьесы переделки ее необходимы. В письме режиссеру А. Д. Попову (постановщику «Зойкиной квартиры» в Вахтанговском театре) Булгаков вскользь коснулся и мхатовских проблем: «Переутомление действительно есть. В мае всякие сюрпризы, не связанные с театром (обыск был теснейшим образом „связан с театром“. — В. Л.), в мае же гонка „Гвардии“ в МХАТе 1-м (просмотр властями!), в июне беспрерывная работишка (возможно, Булгаков несколько смещает время из-за забывчивости. — В. Л.)… В августе же всё сразу…»

24 августа с приездом Станиславского возобновились репетиции пьесы. Был принят новый план пьесы, вставки и переделки. 26 августа в «Дневнике репетиций» было записано:, «М. А. Булгаковым написан новый текст гимназии по плану, утвержденному Константином Сергеевичем». Пьеса получила название «Дни Турбиных». Была изъята сцена с Василисой, а две сцены в гимназии соединены в одну. Были внесены и другие существенные поправки.

Но противники пьесы усиливали давление на театр и на автора пьесы. Обстановка накалялась и стала исключительно нервной. После очередной репетиции для Реперткома (17 сентября) его руководство заявило, что «в таком виде пьесу выпускать нельзя. Вопрос о разрешении остается открытым». Даже Станиславский после этого не выдержал и, встретившись с актерами будущего спектакля, заявил, что если пьесу запретят, то он уйдет из театра.

19 сентября была отменена генеральная репетиция спектакля, в текст пьесы стали вноситься новые реплики, а затем, в угоду Реперткому и А. В. Луначарскому, была снята сцена истязания еврея петлюровцами… Не успел Булгаков оправиться от этого удара (писатель не мог смириться с этим решением в течение многих лет), а уже 22 сентября его вызвали на допрос в ОГПУ (протокол допроса см.: настоящее Собрание. Т. 8). Конечно, все эти действия были скоординированы: ОГПУ и Репертком настаивали на снятии пьесы. Булгакова на допросе запугивали: ведь на 23 сентября была запланирована генеральная репетиция.

Генеральная репетиция прошла успешно. В «Дневнике репетиций» было записано:

Но мытарства с пьесой на этом не только не закончились, а вступили в решающую фазу. 24 сентября пьеса была разрешена на коллегии Наркомпроса. А через день ГПУ пьесу запретило (вот она, настоящая Кабала!). Тогда А. В. Луначарский обратился к А. И. Рыкову со следующей почтотелеграммой:

30 сентября вопрос этот решался на заседании Политбюро ЦК ВКП(б). Было принято следующее решение: «Не отменять постановление коллегии Наркомпроса о пьесе Булгакова». (Литературная газета. 1999. 14–20 июля).

Это было первое решение Политбюро по пьесе Булгакова, но далеко не последнее.

Известный в то время немецкий корреспондент Пауль Шеффер писал в рижской газете «Сегодня» (18 ноября 1926 г.): «В то время как члены партийного большинства (имеются в виду Сталин, Ворошилов, Рыков. — В. Л.) допускали возможность постановки, оппозиция выступила решительным ее противником».

Ниже мы публикуем именно этот вариант пьесы (третья редакция), прошедший столько испытаний, но игравшийся блистательной труппой Художественного театра с 1920-го по 1941 г.