life1 . Учат и в семье, и в детском саду, и в школе, и в университете. Поэтому всякое выпадение из социума американец переживает и воспринимает как угрожающий симптом maladjustment2 , требующий моментального лечения. Я часто спрашиваю себя и даже писал об этом: почему в семинарии такое напряжение ? Ответ прост. Потому что все живут только 'по отношению' к другим, ко всем, им все время 'дело' до других… Они думают, что это христианская любовь. Но это совсем не христианская и не любовь. Это все время на деле предельно эгоистическая забота, страх о себе, боязнь не иметь в других свидетельства, удостоверения своего собственного существования. Высшая похвала: 'Не relates well to people…'3.

Среда, 24 февраля 1982

Вчера – в Балтиморе. Лекция в Loyola College. Лучезарный – первый подлинно весенний – день! Я приехал заранее и с вокзала пошел пешком – километра четыре, если не все пять. Наслаждение от солнца, от утренней городской жизни, от одиночества, как бы всему, что видишь, – благодарно открытого. 'Удачная' лекция. Уютный завтрак с профессорами, разговор живой, но серьезный и подлинный и о подлинном с людьми, задающими себе вопросы о Церкви, о мире, о людях, а не просто разводящими свой елейный и – одновременно – садистский триумфализм, не играющими в 'духовность'…

'Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас…' (Мф.23:15).

1 приспособляемости; адаптации к жизни (англ.).

2 плохой приспособляемости, слабой адаптации (особенно к окружающей обстановке) (англ.).

3 'Он легко сходится с людьми' (англ.).

Четверг, 25 февраля 1982

Вчера за блинами у Юры и Вероники Штейн разговор о 'захвате' 'Нового русского слова' какими-то диссидентскими, 'третьеэмигрантскими' жуликами, об изгнании Виктора Соколова (у которого мы ужинали в прошлое воскресенье) и т.д. Ускоряется процесс гниения эмиграции, и от него нужно держаться как можно дальше… Эмиграция, всякая эмиграция – болезнь, ибо – состояние ненормальное. Но она осмыслена, она совершает свою 'миссию', пока она преодолевает себя как 'болезнь', претворяет себя в какое бы то ни было, но служение . Этим держалась первая эмиграция, обреченная на 'служение' уже хотя бы тем, что никто на Западе – ни правительства, ни литература, ни политика – ею не интересовался, денег ей не платил и на службу к себе не пускал. Все было 'героизмом' – и школы, и газеты, и издательства, и 'политика'. Все это начало меняться уже со второй волной, попавшей на Запад в эпоху холодной войны и в нее включившейся, но уже по заказу (см. радио 'Свобода'). С появлением же третьей волны произошла радикальная метаморфоза, потому что 95% ее и эмигрировали-то не для того, чтобы 'служить' – России, свободе и т.д., а для себя , для возможности делать то, чего 'там' они делать не могли. Они эмигрировали во имя своего личного, житейского успеха … Поскольку, однако, успех этот зависит, в большинстве случаев, от их 'представительности', от признания их Западом как 'представителей' порабощенного Советского Союза, то создалась и не могла не создаться атмосфера самозванства, главное же – рвачества во всех его видах, формах и степенях. И все стало фальшиво . В первой эмиграции многое было ненужным. Но не было – в теперешнем размере ее – фальши . Люди верили в то, что они как эмигранты делали, даже если то, во что они верили, каким 'ценностям' служили, было ошибочным или ненужным… Да, и тогда эмигранты писали друг на друга доносы, но писали их 'бескорыстно', ибо донос не мог привести к службе, пенсии, мягкому редакторскому креслу. И, наконец, морально ни доносы, ни рвачество не оправдывались. На самом высоком уровне эмиграции, там, где 'давался ей тон', идеал эмигранта был идеал 'рыцарский'. Конечно, по-настоящему жили этим идеалом и воплощали его. как всегда и всюду, немногие. Важно то, однако, что и не воплощавшие его должны были по нему равняться. А теперь этого идеала нет, и, потому что его нет, все 'идеалы' стали фальшивками. И в этой атмосфере жить нельзя и не нужно.

Бурный, неистовый роман между Н. и Н.Н., в который я почему-то оказываюсь вовлеченным. Слушая их 'излияния', думаю о том, что как история никогда никого ничему не учит, так же непередаваем и личный опыт, никакая другими накопленная мудрость. Каждый в минуту жизненной бури – один, вне достижимости, и ему ничего не говорит, ни в чем не убеждает чужая мудрость, чужой опыт. Как если бы каждый человек должен пройти через все стадии 'человеческой истории'.

Понедельник, 1 марта 1982. Великий Пост

Вчера – Прощеное воскресенье. Соответствующие службы, соответствующие проповеди. Но как трудно сквозь привычные слова пробиться к подлинной сущности, например, прощения. Прощения как 'события' Божественно-

го, творческого. Что значит: 'Бог простит…'? В Церкви все время к чему-то главному, 'последнему' прикасаешься или, вернее, это главное тебя 'объемлет'. Но тут же, увы, и выключаешься…

Понял вчера, вдруг, [первую ошибку] моей главы о таинстве Святого Духа. Я все хотел православное приятие 'тайносовершительного момента' вывести из западных влияний. И вот нет, должен признать – из самой Византии-матушки, из мистериологии и символизма, а в конце концов все из того же 'краха' эсхатологии. Переписывать! В который раз?

Длинный разговор в субботу перед всенощной с Н. Еще раз убеждаюсь в том, как далек le discours1 Церкви от 'воспринимательных категорий' современного человека, даже родившегося и выросшего в Церкви. Например, исчезли совершенно, без остатка, категории гибели и спасения . Исчезли вместе с категорией 'мздовоздаяния'. И исчезли в ту меру, в какую в Церкви эта категория – мздовоздаяния – воцарилась, превратилась в некое самодовлеющее целое. Ибо на деле современный человек имеет опыт гибели – распада, убывания, разложения жизни – и также если не опыт, то жажду спасения . Но если за помощью, за спасением от гибели он обращается не к Церкви, а к психотерапии, то потому, что Церковь, христианское учение он воспринимает как систему каких- то непонятных, а потому и бессмысленных можно и нельзя . Христианство спасает светом и радостью пришествия в мир Христа. Он есть спасение. И только это знание объясняет, осмысливает все 'можно' и все 'нельзя', ибо все они – по отношению ко Христу, по отношению к единственному выбору во Христе или вне Христа …

Мучительное 'раздражение', с которым 'церковные' христиане, и в первую очередь духовенство, относятся к миру . Он им так очевидно мешает, и они решительно не знают, что с ним делать. Если бы его не было, как упоительно можно было бы погрузиться в 'церковные дела' – то есть в то, что единственно и интересует по-настоящему 'владык' и прочих 'церковных' деятелей. .. Миряне в Церкви нужны только как оправдание 'церковных дел'… Сами-то церковные дела эти не имеют к мирянам ни малейшего отношения. И потому в Православие на Западе обращаются либо 'клерикалы', то есть любители 'церковных дел', либо же 'мистики' – то есть любители смаковать тонкости церковного учения об 'обожении' и т.д. Каноны и духовность …

Вторник, 2 марта 1982

Первый день Поста. Длинная, 'уставная' утреня. И, как всегда, восхищение силой, красотой, каким-то удивительным, потрясающим порывом псалмов и, далее, ветхозаветных песен . Вчера пели первую – песнь Моисея. И как почти жалки вкрапленные в нее тропари Триоди. Там – живой Бог , здесь – пускай и высокая, но риторика. Там – тот 'я', который 'вопиет всем сердцем к щедрому Богу', живой человек, весь человек, все в нем. Здесь – 'благочестивый' человек, говорящий благочестивыми 'словесами'. Там – в хвалу, в борьбу, в отчаяние, в радость вовлечен весь мир. Здесь – шепот 'души'.

1 язык, дискурс (фр.).

Вечером – канон Андрея Критского. Лишний раз – убеждение в том, что все это абсолютно 'непереводимо' и для современного человека чуждо. В этом смысле восточное Православие остается – и не может не остаться – чужим тому 'Западу', который покрывает собой сейчас весь мир. Встреча с Западом, обращение Запада могут произойти только на почве Библии и