Вчера, в пятницу, 'круглый стол' о 'Метрополе'. Человек сорок – сорок пять 'третьих'. Участники обсуждения: некто [Юз] Алешковский, один из авторов альманаха, Наум Коржавин, Е[катерина] Брейтбарт (сестра В. Максимова), я и о. К. Фотиев. Обсуждение, как полагается, сумбурное, но без особой страсти. Не ясно, почему оно вообще понадобилось…

Пятница, 16 мая 1980

Не успеваю не то что писать, а ногти постричь! Такое впечатление, что я попал под какой-то горный обвал и только и успеваю, что как-то прикрыться от очередного камня… Бесконечное чтение студенческих сочинений. Многие из них утешительные: что-то увидели, ощутили, поняли… Вчера очередной прием у нас выпускного класса. Всего – вместе с женами и невестами и гостями (митрополит Феодосии, архиепископ Павел Финляндский) – до сорока человек! И тоже атмосфера по-настоящему семейная, любовная, 'братская'. Утром – Вознесенская Литургия (архиепископ Павел) – чудная, светлая, сама по себе тебя 'несущая'…

Письмо от Сережи: о встречах с Войновичем и Окуджавой и о 'диссидентах'. Эти последние изолированы, не имеют базы, ибо советская власть, по мнению Сережи, для народа все-таки – 'наша'. Она, как и народ, 'любит дачи, джинсы, автомобили и терпеть не может евреев…'

Воскресенье, 8 июня 1980

Длинный перерыв в записях. Сначала суета конца года, а потом, с 22 мая по 2 июня, десять чудных дней с Сережей в Париже. Жили в отеле 'Рекамье', с видом на площадь и церковь St. Sulpice…

Понедельник, 9 июня 1980

Наслаждение от общения с Сережей, от его ума, такта, остроумия и совестливости, делающей его постоянно уязвимым. Рассказы его о России, о мучительной тяжести всего в ней.

Защита диссертации Андрониковым на Сергиевском подворье (вторник, 27 мая). Кроме меня – два католических оппонента: вечный pere Dalmais

и милый pиre Triacca, из Рима. Но Подворье само уже больше не 'чувствую'…

Совет РСХД в Монжероне, на Троицу (25 мая). Мало народа и как-то беспредметно.

Зато Париж все эти дни был at its best1 . Солнце, прохлада, и еще праздничное убранство из-за визита Папы.

Мама в [старческом доме] Cormeilles, уже почти совсем 'отсутствующая'. Разрушение жизни. Много думал об этом.

А вернувшись сюда в понедельник 2 июня, погрузился с головой в наши 'проблемы'. Я не помню, когда я в последний раз работал!

Ужасные неприятности и у Л. в школе: попытка самоубийства двенадцатилетней девочки. И сразу – отравленная атмосфера в школе: обвинения, обиды… Страшно мне жалко Л., которая все это переживает мучительно. Неужели все-таки удастся уехать в Лабель в четверг?

Чья-то умная статья об иранской 'революции'. Запад не понял религиозного измерения событий, все думал, что 'все образуется': демократия, социализм, 'человеческое лицо' и т.д. На деле же корень – ислам во всем его тоталитаризме и даже 'клерикализме'. Теократия. И в этом все дело. Западный либерализм отвергает конфликт , потому что он прежде всего отвергает и отрицает Истину, саму возможность истины. Обо всем можно 'договориться' и 'понять друг друга'. Но в мире сталкиваются 'теократии', абсолюты, и трагическая ошибка Запада прежде всего в ощущении свободы как свободы от абсолюта . Парадокс (христианской) свободы: она от Истины. 'Познаете истину, и истина сделает вас свободными'2 . Человек не желает уравнивать истину и ложь, а именно этому учит его Запад. И потому Запад 'гниет' и ложь побеждает.

Среда, 25 июня 1980

'Раскаяние' о.Д.Дудко… И сразу со всех сторон: 'Что Вы об этом думаете?..' Мое впечатление от этой печальной истории: мне всегда казалось, что о.Дмитрий нуждается в восторженной поддержке своей паствы, что его несла некая волна энтузиазма и что в этой волне он черпал нравственную силу. Он не одиночка, как Солженицын, которому никакая волна не нужна для того, чтобы быть сильным. А о.Дмитрий вне этой среды, поддержки да, конечно, и успеха (всемирного!) – уязвим. Что с ним делали пять месяцев в тюрьме, мы не знаем… Но в пятьдесят девять лет – после всего этого успеха – идти на десять лет лагеря… Этого он не выдержал. А, может быть, 'развенчав' его, сделав 'спорным', 'они' его просто вышлют за границу.

С воскресенья в Нью-Йорке, вернее – в семинарии после десяти чудесных дней в Лабель. Liturgical and Pastoral Institute3 : толпа, встречи, разговоры, лекции, службы – и все это при нью-йоркской жаре и сырости. В пятницу, Бог даст, возвращаемся в Лабель.

1 в самом лучшем виде (англ.).

2 Ин.8:32.

3 Краткосрочные литургические и пастырские курсы (англ.).

532

Вторник, 8 июля 1980

Сегодня в Нью-Йорке на два дня: заседания, скрипты и т.д.

Слушая, читая реакции на 'самоотречение' о. Дудко, думаю: эмиграция – это самообман …

Письмо – умное – от Никиты С[труве]. Без 'самообмана'. И в него вложено – длиннейшее [письмо] В.Тростникова из Москвы. Ответ на мое, посланное по прочтении в апреле у А.И. Солженицына] его книги. Очень показательное.

Среда, 10 сентября 1980

С 28 августа в Нью-Йорке после длинного лабельского лета. В этом году оно было 'чудесным летом' (название книги Саши Черного, которую мы очень любили в детстве), спокойным, несмотря на четыре поездки в США, рабочим (написал главу 'Таинство воспоминания' и почти кончил 'Liturgy of Death') и 'отдохновительным' – все те же прогулки, тот же особенный, только лабельский мир и покой, то же канадское небо, озеро, сосны, березы. Целый месяц провели с нами Маня с детьми.

Затем десять дней семинарской суеты, новые студенты, 'ориентации', 'регистрации' и т.д. Все же удалось три раза съездить с Л. на Jones Beach, на океан. Для меня этот огромный пляж, синева океана, люди под разноцветными зонтиками – совсем особый опыт 'праздника', того 'солнечного и неподвижного полдня', который я всегда очень сильно ощущаю…

Сегодня – первый день в нашей нью-йоркской квартире, с ее тишиной… Первый 'перерыв' перед окончательным погружением в семинарскую и церковную жизнь.

Последние недели прошли под знаком польских событий, за которыми мы следили буквально с замирающим сердцем. Каждый раз – все та же надежда, что что-то 'лопнет' в кошмарном советском организме, что что-то начнется.

Смерти: тети Любы Оболенской, А.А.Боголепова.

Споры, разговоры об о.Дудко. Мучительный – для меня – тон русской прессы. Углубляющееся отчуждение от 'третьих', от их советской тональности. Вчера вечером просматривал, перелистывал новый 'Континент'. И чувство именно чуждости, как если бы было априори ясно, что для меня во всей этой 'ключом бьющей' деятельности словесного потока – места нет…

Вообще 'отчуждение' не уменьшается, а если что, то усиливается. Я сносно играю все свои 'роли' – семинарскую, богословскую, церковную, русско-эмигрантскую, но все это именно 'роли'. И я не знаю, как это 'отчуждение' оценить , в чем его суть. Может быть, просто лень , может быть – что-то глубже. По совести – не знаю. Знаю только, что это отчуждение не делает меня 'несчастным'. Я, в сущности, доволен моей судьбой и другой не хотел бы. По- своему я каждую из этих ролей, каждый из этих миров – люблю и, наверное, скучал бы по ним, если бы был их лишен. Но и полного отождествления с ними нет. Я думаю, приблизительно, так: у меня есть 'внутренняя жизнь', но 'духовная' в страшном загоне. Да, есть вера , но при полном отсутствии личного, жизненного 'максимализма', так очевидно требуемого Евангелием.

533

С другой же стороны – все, что я читаю об этой 'духовной' жизни, все, что я вижу в людях, ею якобы