Цитата из Бальзака: 'Invente, et tu mourras persйcutй comme un criminel; copie, et tu vivras heureux comme un sot'1.

Чистый понедельник, 21 февраля 1977

Великий Пост. Вчера, из-за снежной бури, остались ночевать у Ани в Wappingers, где я, заменяя Тома, служил утром. Пропустил прощеную вечерню в семинарии. Служил ее в пустом храме – с Аней, Льяной (маленькой) и Александрой, но все по чину. Когда Аня одна – так чисто, так просто – пела прокимен 'Не отврати лица Твоего…', почувствовал всю пронзительность, полноту, блаженство, что иногда дается испытать… Закончили пасхальными стихирами – 'дуэтом'. А сегодня утром возвращались с Л. лучезарным солнечным днем среди сказочного, снегом разукрашенного мира. Два чудных дня – с Аней и внуками…

Письмо в субботу от Никиты [Струве]: 'Слушали Буковского, который едет в Америку, он изнурен и как- то уклоняется от принципиальных ответов (как политических, так и мировоззренческих). Доступа к нему нет: он окружен.

1 'Изобретай – и ты умрешь гонимый, как преступник; подражай – и ты будешь жить счастливо, как дурак' (фр.). (из пьесы 'Надежды Кинолы').

солидным тылом третьей эмиграции, которая к нам его не подпускает. Он и не марксист, и не христианин: очевидно, можно жить и действовать без мировоззрения, меня это всегда удивляет'

Ответил ему сегодня:

'…то, что Вы пишете о Буковском, я уже думал в связи и с ним, и с Амальриком, и другими. Но, с другой стороны, как трудно сейчас 'мировоззрение', особенно религиозное, особенно православное! Читая, по необходимости, но с отвращением, о православной 'возне' – с Собором, диаспорой… ощущаю не просто мизерность всего этого, а что-то в корне ложное. Может быть, проще всего сказать так: эмпирическое Православие насквозь проникнуто идолопоклонством, причем главный идол – оно само. . Идолопоклонством, а так же страхом, триумфализмом, нарциссизмом… Оно какой-то сплав, из которого уже почти невозможно выделить сущности . Оно говорит на каком-то искусственном языке, без какого бы то ни было отношения к реальности, в нем нет ни любви, ни свободы, и в каком-то смысле наиболее адекватно его выражают карловчане. О чем бы ни говорили 'православные', они неизменно говорят каким- то приподнято-фальшивым тоном и при этом безответственно в смысле 'семантики' (ср. Осипов в 'Русской мысли': '…если мир – вертеп, то Россия – ясли, в которых надлежит родиться Христу…' Что это, собствен но, значит?). И выходит сплошное: 'Он плачет, а мы все рыдаем' – но неизвестно о чем. И вот получается так, что некий 'мировоззренческий максимализм' плюс нравственный максимализм (то есть Сахаров, Буковский et alii1 ) больше отдают чем-то христианским, чем риторика Якуниных, Хайбулиных… Заметьте, я не говорил бы всего этого, если бы не был убежден, и чем дальше, тем больше, тем, так сказать, 'очевиднее', что в Православии – вся Истина, все ответы, действительно – спасение. Именно поэтому мне претит в его 'эмпирии' элемент какого-то кокетства, самодовольной удовлетворенности самих православных – 'византинизмом', 'древностью', всевозможными стилями, афонами и т.д. Все это видишь особенно ясно, когда смотришь, как отражается это наше Православие в 'конвертах', которыми здесь, в Америке, нас изобильно благословил Господь. 90% из них – настоящая карикатура на Православие, по-моему – более убийственная для него, чем все 'цезаропапизмы' вместе взятые. Ну, довольно ворчать, тем более что мне было бы бесконечно трудно определить, почему же, собственно, тоскует моя собственная душа…'

Как страстно хочется тишины, сосредоточенности, внутреннего мира. Это был бы Пост. Но за три часа, что прошло с нашего возвращения, было уже около десяти телефонных звонков. И скоро – идти в семинарию, погружаться во всегдашнюю суматоху моей жизни. Самое страшное в этой суматохе то, что от нее никуда нельзя уйти, спрятаться. Я живу под harassment2 – русского слова не нахожу для этого состояния постоянного ожидания следующего звонка, вопроса, требования, просьбы…

1 и другие (лат.).

2 изматывающим беспокойством (англ.).

Вторник, 22 февраля 1977

Утро в одиночестве дома. Писал скрипты. Потом перечитывал записи, сделанные ровно год тому назад – в феврале 1976. Чикаго. Читаю Великий Пост. Пасхальная неделя в Париже. Радует невольное 'единство тона'. Ужасает полная непроизводительность: оказывается, год назад я 'работал' над тем же 'Единством веры', которого не могу кончить сейчас, в эти дни…

Вчера – первая великопостная вечерня, повечерие с каноном Андрея Критского. Нарастающая волна исповедников. Снег. Мороз.

Все усиливающееся с годами ощущение времени, его 'течения', его 'претворения'… Так, например, эти полтора дня, у Ани, в уюте, свете ее семьи, ее дома. Уже в сами эти дни я начинаю их 'вспоминать', то есть претворять в то счастье, которое в них и через них дается как абсолютно даровая, но и необходимая пища. 'Блага, которых мы не ценим за неприглядность их одежд', и все же – единственно подлинные блага ici bas1 … Как после прощеной вечерни мы шли через сугробы домой. Все вместе: снег, освещенный редкими фонарями, освещенные окна дома, маленькая Александра, как шарик, на этом снегу. Все это – осколки, фрагменты, 'штрихи' будущей вечности. Все это подарки Божии и потому 'теоцентричны'. Ничто из этого не Бог, все это от Него и потому о Нем.

Трудность всякого начала: например, Великого Поста. 'Не хочется'. Отсюда, необходимость сначала и во всем – терпения. 'Терпением спасайте душу вашу'2 . Терпение – это приятие сквозь 'не хочется', это заглушение этого 'не хочется' – ненасильным 'хочется', оно невозможно и фальшиво, а просто приятием, подчинением себя, то есть послушанием. И терпение рано или поздно превращается в 'хочется'. И наконец то, чего 'не хотелось', оборачивается счастьем, полнотой, даром. И уже заранее печалишься, что и оно уйдет…

Слушаю молитвы, стихиры и т.д. И снова – совершенно очевидное, не сравнимое превосходство псалмов и вообще Писания над всяческой гимнографией.

Среда, 23 февраля 1977

Чехов (письмо к А.С.Суворину. 24.2.1893):

'…Я не журналист: у меня физическое отвращение к брани, направленной к кому бы то ни было; говорю – физическое, потому что после чтения Протопопова, Жителя, Буренина и прочих судей человечества у меня всегда остается во рту вкус ржавчины и день мой бывает испорчен. Мне просто больно… Ведь это не критика, не мировоззрение, а ненависть, животная, ненасытная злоба… Зачем этот тон, точно судят они не о художниках и писателях, а об арестантах? Я не могу и не могу'.

Слушал сегодня ветхозаветные чтения. Пророки (Исайя) – о 'маленьком': судьбе царств, народов и т.д. – говорили великие, божественные вещи. В наши же дни о 'великом' говорят маленькие вещи. Те все 'относили' к главному. Мы главное 'относим' к третьестепенному. Словно все хотят 'маленького'…

1 здесь, на земле (фр.).

2 Лк.21:19.

Из мира уходит, 'выветривается' великое, трагическое в главном и основном смысле этого слова. Так, de facto, бесшумно, при полном равнодушии исчез, растворился 'ад ', возможность гибели, а вместе с ним и спасение . Вошедшее в мир как 'благовестие', как неслыханная весть о Царстве Божием, христианство постепенно превратилось в 'духовное обслуживание', в – надо при знаться – малоудачную терапевтику.

Четверг, 24 февраля 1977

Первая Преждеосвященная – с подъемом и радостью… В промежутках между службами – дома за писанием 'Единства веры', как будто наконец 'кристаллизующегося'. Солнце и оттепель.

На сон грядущий читал письма Чехова 1898-1899-1900-х годов, то есть последнего периода его жизни. Я всегда любил и все больше люблю человека Чехова, а не только писателя. Качество его выдержки, сдержанности и вместе с тем глубокой, тайной доброты. Из всех наших 'великих' он ближе всех к христианству по своей трезвости, отсутствию дешевой 'душевности', которой у нас столько углов 'сглажено'. Но какая печальная, трагическая жизнь с этим туберкулезом в тридцать лет!

Пятница, 25 февраля 1977