– Трудно сказать, Наталья. Когда я только приехал в Москву полтора года назад, я ходил по тем местам, по тем улицам, где Алька мечтала побывать и так никогда и не побывала. Я словно… делал это за нее. Думал, если она не успела, так хоть я это увижу. А сейчас… Я вроде напал на след ее отца. Я хочу на него посмотреть, понимаешь? Мне нужно его увидеть.
Наталья молчала. Лицо ее было недовольным и очень усталым.
– Какой он ей отец? Он даже ни разу ее не видел. Да и Надюшку знал несколько дней. Небось даже не интересовался, как и где девка живет. Зато о себе с три короба наврал. Да я тебе ужо рассказывала. Папаша у него какой-то известный профессор, шибко уважаемый. Так наша дура и решила, что родит ученому семейству долгожданного наследника. И непременно назовет в честь деда-профессора. Ума-то, поди, немного в восемнадцать лет… А деда того звали как-то не по-русски. Ну да и об том я тебе ужо толковала. Только незадача – девка у ней родилась. Надька ее потому Алевтиной и назвала, вроде бы как- то похоже… Упрямая была до жути. А сокол ейный так, знамо дело, и не объявился. Ни через год, ни через десять. Видать, женат был давно и крепко, а на нашей дуре отдохнул, как это часто у мужиков бывает. Купил девке подарок – шоколадку да набор открыток, посадил на поезд и прощай. Всю жизнь девчонке испоганил.
Она принялась всхлипывать. Игорю стало вдруг очень жалко ее. Он понял, что последнее время жалел только себя, и думал, что несчастнее его нет никого на этом свете. И сейчас, глядя на сгорбленный силуэт одинокой старухи, он со стыдом вспоминал, как жил у нее два года назад и пил не просыхая. Только пил и спал. И как безропотно она взвалила на себя всю заботу о нем, сколько тащила на себе эту обузу, пока не приехал Старик и не забрал его.
– Дай мне те письма, которые остались от Надежды, – попросил он.
Наталья, неодобрительно покачивая головой, с трудом взобралась на табуретку, достала со шкафа металлическую коробку из-под печенья и вынула оттуда пожелтевшую толстую тетрадь.
– Тут у меня они. Вот уж Альки третий год нет, а я все по привычке от нее письма эти прячу. Возьми, Игорек, да думаю, тебе они не пригодятся.
Он кивнул и бережно убрал тетрадь во внутренний карман куртки.
– Несчастливые мы, Игорь… Я вот все думаю последнее время, вспоминаю, ночей не сплю… Прогневал наш род Господа. Никому счастья не было. Вот и Настенька погибла, и Алевтина умерла совсем молодой. Почему? Завяла наша веточка. Завяла…
При упоминании о жене и дочери и у Игоря к горлу подкатил ком. Он обнял тетку, поцеловал ее в лоб.
– Кто знает, Наталья, кто знает… Ну, бывай, держись. Я обязательно еще к тебе приеду.
Он поспешно развернулся и вышел.
Уже сидя в поезде, под мерный перестук колес он раскрыл заветную тетрадь. Наверное, это не очень удобно – читать то, что предназначалось вовсе не ему. Но что делать…
Письма его поразили. Он ожидал, что это будут обычные девичьи, как выражался его приятель Серега Бугров, розовые сопли. Скучаю, жду, люблю, жить без тебя не могу и все такое прочее. Но подобной сентиментальной чепухи оказалось совсем мало. В основном Надежда описывала свою каждодневную жизнь, природу, окружающих ее людей, рассказывала, о чем думает и как хочет прожить свою жизнь. И все это было легко, с задором и неизменным чувством юмора, но в то же время глубоко и занимательно. Оказывается, Надя Говорова была очень интересным человеком. Как жаль, что Але почти не пришлось с ней пообщаться…
Евгений Леонидович Дворжецкий выглядел точь-в-точь как рассеянный профессор из мультфильма (эх, что-то много в последнее время развелось вокруг него этих профессоров!) – маленький, очень подвижный, с аккуратной лысиной, обрамленной седыми буклями, и в круглых очках в толстой оправе.
– Проходите, проходите, молодой человек. Вот сюда.
Последний раз Игоря называли «молодым человеком» лет двенадцать назад. Воистину, все познается в сравнении, подумал он, – энергичному генеалогу было как минимум под восемьдесят.
Жилище профессора казалось таким же старомодным, как и сам хозяин. Единственная комната была доверху заставлена книжными полками, с которых, похоже, не принято было стирать пыль. А может быть, просто книг было очень много, поэтому в квартире пахло сладковатой книжной пылью, как в библиотечном хранилище.
Полок было такое безумное количество, что свободного места на стенах практически не оставалось. Лишь кое-где, в основном над столом, виднелись небольшие оазисы. Их профессор тоже использовал с толком. Тут, закрывая простенькие обои, красовались сложные генеалогические схемы, выполненные, видимо, самим Евгением Леонидовичем.
Центральное место занимал внушительный лист чертежного ватмана, на котором «произрастало» солидное ветвистое древо, а наверху немыслимо витиеватым шрифтом было написано: «ДВОРЖЕЦКИЕ».
Судя по всему, свой род профессор весьма почитал.
Чуть ли не полкомнаты занимал грубый прямоугольный стол, на котором примостилась лампа под зеленым абажуром. Такие лампы почему-то всегда светили в кабинетах у «демократических» начальников в старых советских фильмах. И стояли они тоже на таких вот массивных столах. Тут же красовалась старинная бронзовая чернильница, из которой гордо торчало гусиное перо. Подобное смешение стилей Игоря позабавило.
Кресло было вполне современным – глубокое, с высокой регулирующейся спинкой и удобными подлокотниками.
Компьютера он не увидел. Видимо, профессор был человеком консервативным и предпочитал сам систематизировать свои многочисленные папки и бумаги, под которые в комнате был выделен отдельный шкаф, похожий на тот, который стоял в кабинете медпункта, когда Игорь служил в армии. Еще из примечательных предметов он заметил телефон, висящий сбоку от стола. Такие настенные аппараты – черные, с круглым крутящимся циферблатом и большой трубкой, тоже были знакомы ему по старым фильмам. Они висели в коридорах коммуналок и были средоточием культурной и общественной жизни всех жильцов. К ним выстраивалась очередь, за них, в буквальном смысле, воевали, а вся ближайшая стена представляла собой одну большую телефонную книгу – обои были исписаны всевозможными номерами и именами, поясняющими принадлежность абонента. И это при том, что рядом с аппаратом, на маленькой полочке, сделанной каким-нибудь квартирным умельцем, всегда лежал блокнот для записей и свисал на веревочке обкусанный огрызок химического карандаша.
Чай профессор Дворжецкий пил из граненого стакана, помещенного в витой железный подстаканник с подозрительной надписью «Министерство путей сообщения», а по краю блюдца, в которое Евгений Леонидович не слишком щедрой рукой отсыпал жесткие пряники, было написано: «Минздрав СССР».
В общем, маленькая комнатка походила на нору, куда старенький профессор бережно стянул все самое дорогое. При этом здесь было очень уютно.
– Не хочу показаться занудным, но позволю себе задать вопрос, для чего вы ко мне пришли?
– Видите ли, моя жена была незаконнорожденным ребенком. Мне очень мало известно про ее отца и про ее деда. Только их место рождения и еще то, что они из ученой среды.
Старичок слушал внимательно, изредка кивая головой.
– Я вдовец. Сейчас я встретил женщину, про отца и деда которой мне известно примерно то же самое. Но главное не это. Главное то, что наша с женой дочь и ее дочь, этой женщины, похожи до умопомрачения. Это словно один и тот же человек. Понимаете? Я не специалист в генетике, но знаю, что даже у близнецов так бывает далеко не всегда. А тут…
Евгений Леонидович кивнул:
– Вы думаете, девочки – родственницы?
– Я не знаю. Первый раз, когда я увидел эту девочку… Я просто не могу вам передать… – Игорь замолчал.
– Я правильно вас понял, вы подозреваете, что у детей есть общий предок – отец вашей жены?
Теперь кивнул Игорь. Старичок оказался понятливым.
