Совсем измотаешься…

— Подумать только! — сказал он, жалея юриста. — Мышь! Это не шутка.

— Она скребется.

— Еще бы! Выйдет — цапнет за ногу, чего доброго. Непременно сообщу дяде, он вам кошку одолжит.

— Спасибо.

— Не за что.

Гомер ушел, Джерри умилился и этому — в одиночестве легче думать о Джейн. Он встал и подошел к окну.

И тут он увидел машину, подъезжавшую к дому. Судя по размерам, принадлежала она человеку зажиточному, что и подтвердилось, когда из нее выскочил роскошный шофер, а за ним вылез дядя Уиллоуби.

Джерри обрадовался ему — значит, не надо ехать в Лондон, и приветливо крикнул: «Эй!», прибавив ненужное: «Я здесь». Теперь, думал он, можно будет потолковать со всеми удобствами, куря сигару, попивая вино. Чиппендейл явился на его зов как раз тогда, когда дядя располагался в кресле.

— Чего надо, друг? — спросил он.

— Виски и содовую, — отвечал Джерри, знавший дядины вкусы, а Чиппендейл кивнул и ушел. Дядя удивился.

— Кто это?

— Дворецкий.

— Не может быть!

— Я тебе писал, он странный.

— Где Крисп его выкопал?

— Не знаю.

— Похож на чахоточную курицу.

— Есть немного.

— Он что, зовет тебя «друг»?

— Или «дорогуша».

— Я бы ему дал по уху.

— Да, очень хочется. Но ты учти, мозги у него — будь здоров. Раз — и готово! Без него б твою девицу никогда не получили. А, вот и он! Поставьте сюда. Спасибо.

— Не за что, дорогуша, — отвечал куртуазный Чиппендейл. — Пейте на здоровье, виски — первый сорт. Пока!

Хотя обращался он и к юристу, тот ему по уху не дал, ибо, забыв обо всем, так явственно выражал радость, что его немедленно взял бы любой режиссер.

— Что ты сказал? — спросил он, когда дворецкий удалился. — Вы ее забрали?

— Почти.

— То есть как «почти»? Где она?

— У Чиппендейла.

— С какой стати?

— Долго рассказывать. Ну, ладно, иначе не поймешь. Начну с начала.

Если бы режиссер следил за лицом Уиллоуби, пока тот слушал рассказ, он бы укрепился в своем решении. Палитра не исчерпывалась радостью; в ней были изумление, ужас и боль.

— Постой, постой, — выговорил дядя так, словно играл в шекспировской драме, болея тонзиллитом. — Значит, все зависит от того, столкнет ли его Крисп? Да он лилипута не столкнет! Что там, я б ему осу не доверил! Зови своего Чиппендейла!

— Хочешь с ним поговорить?

— Ни в коей мере. Или он отдаст миниатюру, или я его пристукну.

Войдя и стоя перед ним, дворецкий несравненно меньше походил на курицу, ибо радовался чему-то, как сам юрист в своей первой фазе. Тем временем тот прямо обратился к нему:

— Эй, вы!

— Вы меня, дорогуша?

— Вас, вас. Где миниатюра?

— Какая, дорогуша?

Джерри предположил, что лучше представить их друг другу.

— Чиппендейл, — сказал он, — это мистер Скроп.

— А, вон вы кто! — еще больше обрадовался дворецкий. — Ну, тогда пожалуйста. Он вам все рассказал?

— Да-да. Где миниатюра?

— Минуточку! Значит, про нашу гестапу вам известно. Так вот, все в порядке. Смотрю в окно, а он идет, весь мокрый. Прямо течет с него. Песенку слышали? «Пою-ю под дожде-е-о-м». Один к одному. То есть петь он не пел… в общем, ясно. Берите свою картинку, то есть, она в комоде, под носки положил. Схожу принесу.

Некоторое время Уиллоуби сидел тихо, как бы в забытьи, потом произнес:

— Поразительно!

— Что именно?

— Да Крисп. В жизни бы не подумал. И откуда берется? Какой урок! Вот видишь, нельзя судить с налета. Если человек всю жизнь ведет себя как размазня, это еще ничего не значит. Приходит час — и скрытые силы вырываются наружу. Сколько раз я решал, что ему место в лечебнице. Нет, какое дело провернул! Профессиональный преступник, и тот… Крисп! — внезапно вскричал он, ибо глава рода нетвердой походкой вошел в комнату и направился к виски. — Эта рожа нам все рассказала!

— Э? — спросил Криспин.

— Про полицейского.

— А!

— Я сейчас говорил Джерри, в жизни бы не подумал! Ты не боялся?

— А… э… Всякий бы это сделал на моем месте.

— Нет-нет! Ты просто…

«Герой» он сказать не успел, поскольку в библиотеку вошел Гомер, который выследил баронета и хотел сообщить про мышь.

— Ах, и вы тут, Скроп! — удивился он. — Давно приехали?

— Только что. Мне надо увидеть по делу мисс Ханникат.

— Очаровательная девушка.

— Насчет наследства.

— Да, она мне говорила.

— Она не знает. Есть новости. Как вам здесь, ничего?

— Замечательно. Тихо, нервы успокаиваются.

— А как Брюссель?

Гомер забыл о мыши, зато вспомнил обеды в Верой Апшоу, беседы с Верой Апшоу, прогулки с ней же…

— Много интересного, — ответил он. — Кстати, вам передали, что я звонил?

— Звонили?

— Да, в контору, когда вы только что уехали. Я сказал, что миниатюра в среднем ящике. Все ж, так вернее, — со значением прибавил он. — Не хотелось, чтобы она попала в чужие руки. Ночью я спустился вниз — так часа в два — и положил ее в ваш стол.

Если Уиллоуби испытывал сильные чувства (скажем, если его доводил известный нам Перси), цвет лица становился у него как-то гуще. Сейчас оно было пурпурным, словно царские одежды, и представляло большой интерес для медицины. Смотрел он на Гомера так, как смотрит одна улитка на другую, глубоко ее поразившую. Что до ушей, они пылали.

— Значит… — выговорил он и подавился. — Значит, она там и лежит?