l:href='#n_58' type='note'>[58] но это совсем другое дело, все — поновей.

— Наверное, — прибавила она, — Скропы были еще в ковчеге.[59]

Прибавила — и зря, ибо Криспин вспомнил, как затопило однажды дом (ливень протек сквозь крышу), прибавив к счету сорок семь фунтов пять шиллингов девять пенсов. Рука сама собой поднялась к шее. Гостья посмотрела на него.

— Что это вы?

— Простите?

— Зачем трете шею?

— Продуло, наверное. Болит.

Вся материнская нежность Бернадетты хлынула наружу, словно кто-то открыл шлюз. Женщина служит нам, словно ангел, не только тогда, когда тоска и боль терзают нас. Сгодится и простуда.

— Посмотрим, — сказала она. — Сядьте, наклонитесь, словно вы — один из тех Скропов, которым отрубили голову.

Летописец обманул бы своих многочисленных читателей, если бы пытался убедить их, что последующие пять минут сэр Криспин был счастлив. Напротив, он редко бывал таким несчастным. Только уверенность в том, что голова прикреплена прочно, мешала подумать, что она вот-вот оторвется; и он укорял себя за податливость.

Однако еще Джон Драйден (1631–1700) справедливо заметил: отрадна жизнь, когда утихла боль. Едва Бернадетта, проговорив: «Ну, все», ослабила хватку, как сэр Криспин испытал облегчение, с лихвой окупившее его муки. Он выпрямился; боли не было; и он посмотрел на избавительницу благодарно, нет — благоговейно, не в силах понять, почему считал ее лишней в Меллингэм-холле. Именно таких женщин давно не хватало там.

— Спасибо вам огромное! — сказал он. — Совсем не болит.

— Так я и знала. Муж просил это делать, когда у него похмелье, практически — каждый день. А теперь расскажите мне об усадьбе.

Сэр Криспин был бы рад удовлетворить любое ее желание, но взглянул на часы и увидел, что надо бежать, поезд скоро уходит.

— Простите, — сказал он, — мне пора, а то я опоздаю на поезд.

— Ничего, — отвечала она, — завтра сама увижу.

— Да-да. Надеюсь, вам понравится.

— Держу пари. Кстати, о пари, вы не знаете хорошего букмекера? Хотела бы поиграть. Есть такое место, Ньюмаркет.

Сердце у сэра Криспина сжалось, он вспомнил молодость. В Ньюмаркете, вероятно, он потратил больше всего.

— Там скоро заезд. Кого вы рекомендуете?

— Я вел дела со Слингсби.

— Сейчас не играете?

— Нет. Бросил.

— Молодец. Я в этом плохо разбираюсь, но мне советовали ставить на Братолюбие.

— Братолюбие?!

— Да. Кстати, а вас как зовут?

— Криспин.

— Господи! Конечно, не мне говорить, меня крестили Бернадеттой. Правда, называют — Берни. Прошу.

— Спасибо.

— Вы можете себе представить, чтобы к человеку обращались: «Бернадетта»? Или «Криспин». Или «Уиллоуби». Хороший парень Уилл. Мы с братом у него гостим.

— Он говорил.

— Толстоват, а?

— Есть немного.

— Мой покойный муж тоже толстел.

— Да?

— Никак не могла его оторвать от калорийной пищи. Да, вам пора на поезд.

Когда Уиллоуби вернулся, он увидел, что печаль сменилась радостью.

— Привет, Берни, — сказал он. — Откуда вы взялись?

— Отовсюду. Встретила вашего брата. Криспин, это подумать! Буду звать его Криппи.

— Куда он делся?

— Побежал на поезд.

— А, да, он говорил. Чем могу служить?

— Дайте доллар-другой. Совсем обнищала. Не дадите — не поем. Похудею, это хорошо, а вообще — плохо.

— Дорогая Берни, я поведу вас в ресторан.

— Кормите алчущих?

— Там будет мой племянник. Вы не против?

— Да хоть инопланетное чудище! Мне бы поесть и выпить.

— Не беспокойтесь. Будем кутить. Я купил «Девушку в голубом».

— Кого?

— Миниатюру Гейнсборо. Девушка — в голубом. Он ее так и назвал.

— Молодец. В самую точку. Да уж, эти художники… А какой ресторан?

— «Савой».

— Идем, а то я упаду.

— Идем. Мейбл, мы уходим, — сказал Уиллоуби в приемной.

— Bon appetit,[60] мистер Скроп.

— Вот как у нас! — восхитился он.

— Если спросят хозяина, — добавила Берни, — скажите, что он загулял. Ничего не попишешь, купил девицу! В голубом.

Кутеж удался на славу и завершился часу в четвертом, Уиллоуби пошел в контору, Джерри — домой, Берни — исследовать Лондон. Брат ее Гомер в это самое время беседовал в Верой Апшоу у книжной лавки Фланнери и Мартина (Слоан-сквер).

Встреча их была неотвратима, словно в греческой трагедии. Слоан-сквер недалеко от Челси-сквер, и всякий, кто гостит у Скропа, естественно, зайдет к Фланнери и Мартину, чтобы купить книг. Гомер восхищался сборником «Ровно в семь, на рассвете», и ему не терпелось прочитать «Дни нарциссов». Что до Веры, она жила за углом и постоянно наведывалась в лавку посмотреть, как идет книга. Иногда она ходила туда утром, иногда — вечером. Сегодня она явилась днем, в то же самое время, что и Гомер.

Учтивый продавец, прельщенный поначалу сверканьем красоты, теперь боялся этих визитов. Тщетно убеждал он, что с ним не обсуждают, какие книги продавать, — она считала, что он крутит, и этого не скрывала.

Когда он отирал лоб, пытаясь понять, зачем служит здесь, если так нужны дворники, а Вера вглядывалась в полки, двери открылись, впустив нагретый воздух и толстого американца в роговых очках. Такие существа ее не интересовали, пока он не спросил:

— Простите, у вас нет книги «Дни нарциссов»?

Она обернулась, дрожа, словно ее шутки ради подключили к обнаженному проводу. Навряд ли хоть одна девушка так трепетала с тех времен, когда осажденный Канпур[61]