— Сейчас, сейчас, сию минуту. Вот управимся — и я ваш. Ко мне, знаете ли, забрались воры.
— Кто-кто? — спросил Бреддок, но сразу же увидел, как два полисмена несут Гарольда, а еще два — Эрнста. Сержант, замыкавший шествие, покачал головой.
— Да, сэр, — сказал он, — так и прикончить недолго. Вы уж поосторожней… Сами виноваты, нет спора, но тоже люди.
— Вероятно, я вышел из себя, — признался Осберт. — Бывает со мной, бывает… До свиданья, сержант, спасибо. Ну Бэш, я к вашим услугам.
Бреддок замялся. Лицо его, бледное в свете фонаря, стало в передней зеленоватым.
— Так о чем вы хотели поговорить? — осведомился Осберт.
Гость что-то проглотил два раза подряд.
— Увидел, знаете, в газете про вашу помолвку, — объяснил он. — Решил спросить, какой вам сделать подарок.
— Спасибо, мой дорогой.
— А то все дарят одно и то же.
— Верно, верно. Ну, что ж, обсудим.
— Нет, я спешу. Лучше вы мне напишите до востребования: Африка, Конго, Бонго. Я как раз туда еду.
— Ладно, — согласился Осберт. — Какие у вас странные ботинки!
— Мозоли замучили.
— А шипы зачем?
— Уменьшают давление стопы.
— А, ясно! Спокойной ночи, Бэш.
— Спокойной ночи.
— Всего вам хорошего.
— И вам! И вам! — воскликнул Бреддок.
СНОВА О НЯНЯХ
Увидев мистера Маллинера в «Привале рыболова», мы испытали ту радость, какую испытывает горожанин, когда сквозь туман проглянет солнце. Наш уважаемый собрат навещал свою старую няню в Девоншире, и без него умственный уровень бесед непозволительно понизился.
— Нет, — отвечал мистер Маллинер, когда мы спросили, хорошо ли он съездил. — Нет, хорошо мне не было. Старушка почти совсем оглохла и потеряла память. А главное, может ли тонкий человек ощущать покой рядом с тем, кто бивал его некогда головной щеткой?
И он поморгал от былой боли.
— Удивительно, — продолжал он не сразу, — удивительно, как мало меняется старая, добрая, кряжистая няня по отношению к своим питомцам! Они поседеют, полысеют, прославятся на ниве политики, промышленности или искусства, но для нее останутся мастером Джеймсом или мастером Перси, которые без понуканий никогда не умоются. Шекспир дрогнет перед няней, Герберт Спенсер, Нерон, Аттила… Что же до Фредерика, моего племянника… но интересна ли вам жизнь моих родных?
Мы заверили его, что интересна.
— Тогда, — сказал он, — я поведаю вам эту историю. Ничего особенного, конечно, но — показательно, показательно!
Начну с тех минут (сказал мистер Маллинер), когда, приехав из Лондона на зов старшего брата, Фредерик созерцал из окна тихий морской курорт.
Кабинет доктора Маллинера освещало вечернее солнце, но даже оно не могло разогнать мрак, который окутывал душу приезжего. Выглядел он примерно так, как выглядел бы очень болотистый пруд, обзаведись тот лицом.
— Джордж, — тихо и сумрачно сказал он, — ты выманил меня в эту дыру, чтобы я навестил няню, которую и в детстве терпеть не мог.
— Ты ей много лет помогаешь, — напомнил Джордж.
— А что мне делать, если вы все складываетесь? Вношу свою лепту, noblesse oblige.
— Та же noblesse oblige ее навестить. Она скучает. Что там, она стареет.
— Ей лет сто.
— Восемьдесят пять.
— Господи, как время бежит! Помню, заперла меня в шкаф, когда я украл варенье…
— Она прекрасная воспитательница, — признал Джордж. — Конечно, не без властности, есть это в ней, есть… Но, скажу тебе как врач, не спорь с ней, потакай ее прихотям. Даст яйца всмятку — ешь.
— В пять часов дня?! Не буду.
— Будешь. Еще как будешь. У нее больное сердце. Если что, я не отвечаю за последствия.
— Если я съем яйцо, я тоже не отвечаю. И вообще, какие яйца? Что я, ребенок?
— Конечно. Мы все для нее — дети. На Рождество она подарила мне «Фаунтлероя».
— Значит, по-твоему, я должен потакать этой помеси Лукреции Борджиа с прусским сержантом. Почему? Нет, объясни мне, почему? Из всех нас я особенно ее боялся, боюсь и теперь. Почему ты выбрал меня?
— Я не выбирал. Мы все ее навещаем. И мы, и Олифанты.
— Олифанты?!
Фредерик дернулся. Будь его брат дантистом, а не терапевтом, можно было бы подумать, что тот вырвал ему зуб.
— После нас она служила у них, — объяснил Джордж. — Неужели ты их забыл? Когда тебе было лет двенадцать, ты полез на старый вяз, чтобы достать для Джейн грачиное яйцо.
Фредерик горько засмеялся.
— Бывают же кретины! — заметил он. — Рисковать жизнью из-за этой особы… Нет, жизнь мне недорога, что в ней хорошего, да и вообще скоро помру. Но ради Джейн!..
— А мне она нравилась. Говорят, стала красавицей.
— Возможно. Только сердца нет.
— То есть как?
— А так. Вот, посуди сам: обручилась со мной, уехала к каким-то Пендерби, и, пожалуйста, письмо, выходит за некоего Диллингуотера. Надеюсь, он ее задушит.
— Как это все печально!
— Кому? Не мне. Можно сказать, чудом спасся.
— Теперь я понимаю, почему ты мрачный.
— Кто, я? — удивился Фредерик. — Я счастлив. Я просто в восторге.
— А, вон что! — Джордж взглянул на часы. — Ну, хорошо, хорошо, иди. Туда минут десять.
— Как я найду этот чертов дом?
— Есть табличка с названием.
— С каким?
— «Укромная заводь».
— О, Господи! — вскричал Фредерик. — Этого еще не хватало.
Казалось бы, вид из окна дал ему представление о курорте, но, проходя по улицам, он глазам своим не верил. Непостижимо! Такая дыра — и столько в ней уместилось. Вот мальчики; жуть, а не мальчики. Вот торговцы с тележками; жуть — и торговцы, и тележки. Дома — нет слов! А солнце! Сверкает и сверкает, хоть тресни. Тут бы ливень с пронзительным ветром, а не эта желтая блямба на синем небе. Конечно, дело не в Джейн. Просто он не любит солнца и всяких там небес, органически не выносит. Ему по душе ураганы, трусы, глады, моры…
