Видимо, враги отдыхали, ибо машины они достигли без помех. Кларенс сел в нее. Человек в маске зорко оглядел улицу. Но тут кузен мой услышал запах хлороформа, лица его коснулось что-то влажное — и больше он не помнил ничего.
Очнулся он в небольшой комнате с багровыми обоями, где стояли умывальник, шкафик и два кресла, и висело изречение «Боже, Храни Дом Наш» в дубовой рамке. Голова болела. Он хотел встать, пойти к умывальнику — но с удивлением понял, что связан по рукам и ногам. Маллинеры храбры, и все же сердце у него забилось. Он понял, что человек в маске состоит на тайной службе не Его Величества (что весьма похвально), а мерзкой Державы-Б. Тут открылась дверь, кто-то пересек комнату и встал у постели. Человек этот тяжко дышал. Лицо его, под цвет обоев, прорезали моржовые усы. Где-то Кларенс все это видел — но где же? Внезапно его озарило. Так, так, так!.. Открытое окно, туша в треуголке, он с треногой… Да это — Горацио Бриггз, мэр Восточного Тутинга! Какая мерзость, какой позор!
— Предатель, — сказал Кларенс.
— Э? — сказал мэр.
— Нет, вы подумайте! — продолжал кузен. — Мэр свободного Тутинга предает родную страну! Что ж, сообщите своим хозяевам…
— Каким?
— Державе-Б.
— Боюсь, — сказал мэр, — мой секретарь, верности ради, перебрал романтики. Если хотите знать…
Кларенс глухо застонал.
— Я знаю, — сказал он. — Вы добиваетесь, чтобы я сделал вашу фотографию.
— Не мою, — поправил мэр, — моей дочери.
— Дочери?
— Да.
— Она похожа на вас?
— Вроде бы…
— Не сниму, — сказал Кларенс.
— Подумайте хорошенько.
— Подумал. Не сниму. Тоже мне просьба!
— Это не просьба. Это приказ.
— Да вы понимаете, что если о моем заточении узнают, фотографы разберут ваш дом по камешкам?!
— Откуда им узнать? Вас привезли в темноте, в закрытой машине. Лучше соглашайтесь миром.
— Нет!
— Что ж, подумайте еще. Ужин в 10.30. Можете не переодеваться.
Ровно в 10.30 дверь отворилась, появился мэр, а за ним — лакей, который нес на серебряном подносе ломтик хлеба и стакан воды. Голод победил гордыню. Кларенс съел хлеб с ложечки.
— Когда подавать завтрак, сэр? — осведомился лакей.
— Сейчас, — отвечал Кларенс.
— Скажем так, в 9, — уточнил мэр.
После его ухода кузен мой с полчаса воображал идеальный обед. Мы, Маллинеры, любим поесть, и желудок его резонно возмущался жалким кусочком хлеба Кларенс думал о еде, что, как ни странно, и привело к спасению.
Представляя в полубреду сочный бифштекс с румяной картошкой, а кроме того — с помидорами, он заметил, что мясо суховато и как-то отдает веревкой.
Разум его прояснился. Он понял, что жует именно веревку, которой связаны руки, и наполовину ее проел. Надежда окрылила его. Немного передохнув, он расслабился, что и рекомендуют все поборники самовнушения.
«Я вхожу в клуб, — сказал он про себя. — Направляюсь в столовую. Беру меню. Выбираю утку с горошком, котлеты с брюссельской капустой, куриное фрикассе, эскалоп, шницель, бифштекс, почки, спагетти, яичницу. Заказ приносят. Беру нож и вилку.
И Кларенс впился в свои узы.
Через двадцать минут он ходил по комнате, разминая затекшие ноги. Когда он размял их, в двери зашевелился ключ.
Кларенс приготовился к прыжку. Уже стемнело, что было и кстати, ибо он решил, прыгнув на мэра, для начала оторвать ему голову
Дверь открылась. Кларенс прыгнул — и, приземляясь, ощутил, что вошло существо слабого пола. А надо вам сказать, ни один фотограф не тронет женщину, разве что повернет ей пальцем личико, приговаривая: «Вот так, вот так».
— Простите! — воскликнул он, отлетая в сторону.
— Не за что, не за что, — тихо сказала гостья. — Я вам не помешала?
— Что вы, что вы!
Оба они смутились, разговор оборвался.
— До чего же плохая погода! — начал Кларенс, решивший, что прервать молчание должен мужчина.
— Да, правда? — откликнулась гостья.
— Льет и льет.
— С каждым годом хуже.
— Вы заметили?
— Еще бы! В теннис не сыграешь…
— И в крикет.
— И в крокет.
— И в поло.
— Просто в сад не выйти.
— Терпеть не могу дождь.
— Вот и я.
— Может, в августе распогодится?..
— Да-да, в августе.
Успокоившись этой беседой, незнакомка сказала:
— Я выпущу вас. Не сердитесь на папу, он меня очень любит. Но я не хочу, чтоб меня снимали из-под палки. Идите за мной, сюда, сюда…
— Спасибо вам большое, — снова смутился Кларенс. И то, каково тут чувствительному человеку? Надо бы снять эту добрую девушку, но деликатность не позволяет завести об этом речь. Словом, они пошли вниз в полном молчании.
На первом перегоне его коснулась женская ручка, и женский голос прошептал:
— Здесь
— Кого?
— Мыши.
— А, мыши! — сказал Кларенс, налетая на какой-то пьедестал.
Обычно на них стоят вазы. Стояли они и сейчас, до той секунды, когда раздался звук, какой произвели бы десять сервизов, роняемых на пол десятью служанками. Дверь распахнулась, хлынул свет, перед беглецами предстал мэр, с револьвером в руке и очень страшный.
— Ха! — сказал он.
Но Кларенс смотрел не на него. Он смотрел на его дочь.
— Вы! — вскричал мой кузен.
— Хоро… — начал мэр.
— Вы! Наконец-то!
— Хорошенькое…
