Когда епископ через два часа закрыл за собою дверь, он думал о том, что Провидение, благосклонное к праведным, буквально превзошло себя. Крась — не хочу! Дождь кончился; но месяц, тоже не подарок, стыдливо прятался за грядой облаков.
Что до людей, бояться было нечего. Школа после полуночи — пустыннейшее место на земле. Статуя с таким же успехом могла стоять в Сахаре. Взобравшись на пьедестал, они по очереди быстро выполнили свой долг. Лишь на обратном пути, стараясь идти потише, нет — уже подойдя к входной двери, испытали они удар судьбы.
— Чего ты топчешься? — прошептал епископ.
— Минутку, — глухо отозвался директор, — наверное, в другом кармане.
— Что?
— Ключ.
— Ты потерял ключ?
— Да, кажется.
— Килька, — сурово сказал епископ, — больше я не буду красить с тобой статуи.
— Уронил, что ли…
— Что нам делать?
— Может, открыто окно в кладовке?..
Окно открыто не было. Дворецкий, человек верный и ответственный, уходя на покой, закрыл его и даже спустил жалюзи.
Поистине, уроки детства готовят нас к взрослой жизни.
— Килька! — сказал епископ.
— Да?
— Если ты все не перестроил, за углом есть водосточная труба.
Память не подвела его. Среди плюща темнела та самая труба, по которой спускался он летом 86-го, чтобы выкупаться ночью.
— Лезем, — властно сказал он.
Когда они достигли окна, епископ сообщил другу, что, если он еще раз лягнет его, ему это припомнится. И тут окно внезапно распахнулось.
— Кто там? — спросил звонкий молодой голос.
Директор растерялся. Да, было темно, но все же он рассмотрел неприятную клюшку для гольфа и признался было, кто он, чтобы избежать дурных подозрений; но ему пришло в голову, что и это — опасно.
Епископ соображал быстрее.
— Скажи, — прошептал он, — что мы коты главного повара.
Честным, совестливым людям тяжела такая ложь, но что же делать?
— Не беспокойтесь, — заметил он с предельной небрежностью, — мы просто коты.
— То есть гуляки?
— Нет, обычные. Из зверей.
— Наш хозяин — шеф-повар, — подсказал снизу епископ.
— Хозяин — повар, — сообщил директор.
— А-га!.. — сказал человек в окне. — Ну, входите.
Он вежливо отошел в сторонку. Епископ благодарно мяукнул на ходу для вящей правдивости и побежал к себе, равно как и директор. Казалось бы, все прекрасно. Однако директору было не по себе.
— Как ты думаешь, он поверил? — беспокойно спрашивал он.
— Не знаю, — ответил епископ. — Нет, все-таки его обманула наша беспечность.
— Да, наверное. А кто он?
— Мой секретарь. Ну, который дал это средство.
— Тогда все в порядке. Он не выдаст.
— Верно. А больше улик нету.
— Может быть, — задумчиво прибавил директор, — нам не стоило его красить…
— Надо же кому-нибудь! — возразил епископ.
— Да, — оживился директор, — ты прав.
Епископ заспался допоздна и завтракал в постели. День, нередко пробуждающий совесть, ее не пробудил. Он ни о чем не жалел, разве что о том, не лучше ли, не ярче ли голубая краска. С другой стороны, нельзя обижать друга. И все-таки, голубое производит сильное впечатление…
В дверь постучали, вошел мой племянник.
— Привет, епиша! — сказал он.
— Доброе утро, Маллинер, — приветливо ответил епископ. — Что-то я заспался, поздно лег.
— А вот скажите, — спросил секретарь, — вы не хлебнули лишнего? Я говорю не о вине, а о нашем средстве.
— Лишнего? Нет. Выпил два бокала.
— О, Господи!
— В чем дело, мой дорогой?
— Да нет, ничего. Мне показалось, что вы какой-то странный на трубе.
Епископ опечалился.
— Значит, вы разгадали — э — наш невинный обман?
— Да.
— Понимаете, мы забыли дома ключ. Как хороша природа ночью! Бездонная тьма небес, дуновенье ветра, словно бы шепчущее нам великую тайну, всякие запахи…
— М-да, — сказал Августин, — тут большой тарарам, кто-то выкрасил эту статую.
— Выкрасил?
— Выкрасил.
— Ах, — заметил терпимый епископ, — школьники — это школьники!
— Очень странное дело…
— Конечно, конечно. Жизнь исполнена тайн, мой дорогой.
— Самое странное, что на статуе — ваша шляпа.
— Что?!
— Шляпа.
— Маллинер, — сказал епископ, — оставьте меня. Мне надо подумать.
Он быстро оделся, с трудом застегнув гетры дрожащими пальцами. Дрожал он потому, что вспомнил. Да, он вспомнил, как надевал статуе шляпу: «А что? — думал он тогда. — Хорошая мысль».
Директор был в школе, учил шестиклассников изящно писать по-гречески. Пришлось подождать до половины первого, когда зазвенел звонок, предвещая большую перемену. Епископ стоял у окна, едва сдерживая нетерпение. Наконец директор гёошел, ступая тяжело, словно что-то его гнетет. Он снял шапочку, снял мантию, опустился в кресло и проговорил:
— В толк не возьму, что на меня нашло…
— Удивляюсь, — сухо сказал епископ, — Мы выполнили наш долг, протестуя против того, что черт знает кому ставят статуи.
— А шляпу оставлять, тоже долг? — осведомился директор.
— Возможно, — признал епископ, — я зашел чуть дальше, чем следует. — Он кашлянул. — Это вызвало подозрения?
— Еще бы!
— Что думают попечители?
— Требуют, чтобы я нашел виновного. Иначе… в общем, будет плохо.
— Неужели снимут с поста?
— Да, вероятно. Придется уйти самому. А уж епископом мне в жизни не стать.
— Епископом? И слава Богу! У нас тяжелая жизнь, Килька.
