Радость бытия, с которою он начал день, не уменьшалась, а, скорее, росла. Августин так взбодрился, что, против обычая, взял шляпу, надел ее набекрень и пошел пройтись по лугам.
На обратном пути, совсем уж расцветший, он увидел зрелище, редкое в сельской местности, — бегущего епископа. В таких местечках вообще редко видят епископов, но если уж увидят, то в карете или на чинной прогулке. Этот несся, как лошадь на скачках, и Августин залюбовался им.
Епископ, большой и толстый, отличался, казалось бы, солидностью, а не прытью — но бежал хорошо. Мелькая гетрами, промчался он мимо Августина и вдруг, доказывая свою многогранность, взлетел на дерево. Племянник мой догадался, что побудила его к этому лохматая пятнистая собака, подбежавшая к дереву сразу после него.
Августин подошел к ним.
— Не поладили с бессловесным другом? — осведомился он. Епископ посмотрел вниз со своего насеста.
— Молодой человек, — сказал он, — спасите меня!
— Рад служить, — откликнулся Августин.
Прежде он боялся собак, теперь — не колебался. С несказанной быстротой схватив камень, он швырнул его и крякнул от радости, угодив в цель. Собака, сообразив, что к чему, ускакала со скоростью 45 миль в час, а епископ, осторожно спустившись, схватил руку Августина:
— Вы меня спасли!
— Ладно, чего там! Мы, клирики, должны помогать друг другу.
— Я думал, она меня вот-вот схватит.
— Да, собачка могучая. Как говорится, грубая сила. Суровый песик.
Епископ кивнул.
— Зрение его не притупилось, и крепость в нем не истощилась. Второзаконие, 34, 7. Не могли бы вы мне сказать, где тут живет викарий? Боюсь, я сбился с пути.
— Я провожу вас.
— Спасибо. Лучше бы вам не заходить, у нас со старым Пирогом серьезная беседа… то есть с преподобным Стенли Брендоном.
— А у меня — с его дочерью. Побуду в саду.
— Вы — замечательный человек, — сказал епископ, когда они двинулись в путь. — Наверное, его помощник?
— Пока — да, — отвечал Августин, хлопая спутника по плечу, — но подождите, что будет! Подождите, сами увидите.
— Да, конечно. Вы пойдете далеко, так сказать — доберетесь до вершин.
— Как вы в недавнем прошлом? Ха-ха!
— Ха-ха! — поддержал его епископ. — Ну и пройдоха вы, однако!
И он ткнул Августина в бок.
— Ха-ха-ха! — сказал Августин и хлопнул его по спине.
— Кроме шуток, — промолвил епископ, когда они вошли в сад, — я послежу за тем, чтобы вы получили все, чего достойны. Поверьте, дорогой мой, я в жизни своей не видел такого ловкого удара. Слова мои я взвесил, я вообще человек прямой.
— Велика истина и сильнее всего, — сказал Августин. — Вторая книга Ездры, 4,41.
И пошел к лавровым кустам, где обычно встречался с Джейн. А епископ, подойдя к двери, позвонил в звонок.
Хотя они не договорились о свидании, Августин удивлялся, что Джейн все нет. Он не знал, что отец поручил ей развлекать жену епископа, показывая этой достойной даме местные виды. Прождав четверть часа, он решил было уйти, но тут до него донесся звук сердитых голосов. Видимо, они долетали из комнаты, выходившей в сад.
Легко пробежав по лужайке, Августин приблизился к дому. Окно, доходившее до пола, было открыто.
— Ах, вот как?! — говорил викарий дрожащим, звонким голосом.
— Да уж, именно так, — отвечал епископ.
— Ха-ха!
— Еще посмотрим, кто над кем посмеется!
Августин подошел поближе. Джейн боялась не зря, старые товарищи ссорились. Он заглянул в окно. Викарий шагал по ковру, заложив руки за спину, тогда как епископ стоял у камина и дерзко смотрел на былого друга.
— Кто бы рассуждал о ризах! — возмущался викарий.
— Не ваше дело.
— Нет, вы скажите, с чем их едят? Ха-ха.
— И скажу!
— Пожалуйста. Просим.
— Ризы — это облачение, расшитое по определенному образцу. Спорьте, не спорьте, любезнейший Пирог, а вы от образца отступили. Придется это исправить, не то будет хуже.
Викарий гневно сверкнул глазами.
— Вот как? — спросил он. — А я не исправлю. Нет, это надо же, какая наглость! Быть может, вы забыли, что я знавал вас замурзанным мальчишкой и мог бы кое-что рассказать?
— Я ничего не скрываю!
— Да? А кто положил французу в ящик белую мышь?
— Кто налил варенья старосте в постель? — парировал епископ.
— У кого был грязный воротничок?
— Кому надевали слюнявчик? — гремел великолепный голос (заметим, что даже шепот епископа оглашал весь храм). — Кого вырвало за ужином?
Викарий задрожал. Лицо его стало темно-лиловым.
— С индейкой что-то случилось, — выговорил он.
— Еще бы! Вы ее слопали, вот что с ней случилось. Если бы вы заботились о душе так, как заботитесь об утробе, вы были бы епископом.
— Да?
— Нет, что это я! У вас бы мозгов не хватило. Викарий зловеще засмеялся.
— Мозгов! Нет, это бесподобно! Мы прекрасно знаем, как становятся епископом.
— Что вы имеете в виду?
— Вот вы — епископ. Не будем спрашивать, чему вы этим обязаны.
— То есть как?
— Так. Не будем.
— Почему?
— Потому. Вам же лучше!
Этого епископ не выдержал. Лицо его перекосилось, он шагнул вперед — но Августин вскочил в комнату.
— Ну, ну, ну, ну! — сказал он. — Ну-ну-ну-ну-ну! Епископ и викарий воззрились на него.
— Не надо! — заметил мой племянник.
Первым опомнился викарий.
— Кто вас сюда пустил? — заорал он. — Почему вы скачете? Вы что, клоун?
Августин смело встретил его взгляд.
— Нет, — отвечал он, — я священник. А потому мне больно, когда священнослужители, мало того — бывшие друзья, забывают о дружбе и о сане. Это дурно. Это очень дурно, мои дорогие.
Викарий закусил губу. Епископ опустил голову. Августин положил руки им на плечи.
— Разве можно так кричать? — спросил он.
— Это не я, — сказал викарий, — это он начал.
— Ну и что? — возразил мой племянник, останавливая жестом епископа. — Будьте благоразумны.
