Елена Юстина отвернулась и снова стала смотреть на город. Мои ребра были перевязаны тугой повязкой, и она давила и как с той стороны, где я повредил их в Британии, и с той стороны, где у меня ничего не болело.

— Я так рад тебя видеть!

— Меня? — она гневно повернулась. — Или просто кого- то?

— Тебя, — сказал я.

— О, Марк, где ты был? — на этот раз, когда она задала этот вопрос, ее голос звучал по-другому.

Я рассказал про набережную и про Веспасиана.

— Это означает, что ты работаешь на императора.

Я работал ради нее.

— Я работаю на себя. Но если мне удастся скопить достаточно денег, он согласен включить меня в список претендентов для перехода во второй разряд.

— Сколько времени для этого понадобится?

— Примерно четыреста лет.

— Я могу подождать!

— Это если я откажусь от еды, а жить буду в бочке под мостом Фабриция. Я не позволю тебе ждать.

— Я буду делать то, что хочу.

Елена Юстина потерла глаза рукой, а когда ее ярость утихла, я понял, что она устала так же, как и я. Я протянул одну руку. Наконец она подошла и устроилась рядом. Я положил руку так, чтобы заслонить любимую от грубой стены. Елена сидела напряженно, немного отклоняясь от меня. Я скинул с ее головы капюшон накидки, в которую она была одета, и стал гладить мягкие волосы. Она внезапно закрыла глаза. Теперь я знал, что это означает желание, а не неудовольствие.

Я заправил ей за ухо выбившуюся из прически прядь и тихо сказал, что мне всегда нравилось, как она укладывает волосы.

— Пока я ждала, мне пришлось прогнать трех девок в неприличных платьях, которые слышали, что ты можешь быть богат… — холодно сообщила Елена, притворяясь, что не слышала моих слов.

Я протянул руку и взял ее ладонь в свою. Подаренное мною кольцо было надето! Я этого ожидал. Хотя не ожидал, что оно окажется на среднем пальце левой руки. Приходила твоя мать, — снова заговорила Елена, успокаивающе сжав мои пальцы. — Она считала, что кто-то должен тут остаться. Она предупредила меня, что, в конце концов, ты появишься, замерзший, усталый, пьяный и несчастный, как Цербер. Она считает, что ничего хорошего тебя не ждет, путного из тебя ничего не выйдет. И кончишь ты плохо.

— Она считает, что мне нужна хорошая женщина.

— А ты сам что думаешь?

— Если я такую найду, то разочарую ее.

— Вы можете разочаровать друг друга. Или…

— Или можем не разочаровать! — осторожно согласился я. — Моя дорогая, дело не в этом.

Минуту спустя Елена заговорила опять.

— Однажды ты сказал, что если бы любил меня, это было бы трагедией? А если я люблю тебя?

— Я тебя прощу, если ты можешь простить себя.

Она открыла рот, чтобы ответить, но я остановил ее, нежно прижав один палец к ее губам.

— Не надо. Я этого не вынесу. Ты видела, как я живу. Я никогда не смогу привести тебя сюда. Ты знаешь о моих перспективах — практически нулевые. Я не могу оскорблять тебя обещаниями. Лучше прими ситуацию так, как есть. Лучше ничего не говори. Лучше беги прочь, пока можешь…

— Слишком поздно, — уныло повторила Елена Юстина мои недавние слова.

Я выпустил ее и закрыл лицо руками.

Момент прошел.

Огромная ночная бабочка ударилась о мой светильник. Она лежала на столе, даже не опалив крылья, хотя и оглушенная. Ее длина составляла два дюйма, по форме она напоминала стрелу катапульты. У бабочки были коричневые крылья с множеством пятнышек, крепко сложенные. И выглядела она такой же потрясенной, каким я себя чувствовал.

Я встал и осторожно взял бабочку краем туники. Можно быть смелым человеком, но не получать удовольствия от трепыхания живой бабочки в вашей голой руке. Елена потушила лампу.

Я опустил бабочку на цветок в ящике у окна. Она немного покачалась, потом успокоилась. Я оставил ее там — пусть воспользуется шансом улететь или утром станет завтраком голубя. Какое-то время я стоял и смотрел на Рим. Момент прошел, но слова Елены останутся со мной. Когда я буду работать в одиночестве и окажусь в тишине, не отвлекаемый никем и ничем, слова Елены будут со мной.

— Марк! — умоляюще произнесла она.

Я повернулся. От стоявших в комнате ламп на балкон падал мерцающий свет. Его было едва ли достаточно, чтобы рассмотреть лицо девушки, но это не имело значения. Я все про нее знал. Один ее вид, даже ссутулившейся и грустной, с испарившейся самоуверенностью, вызывал во мне одновременно панику и возбуждение. Сердце начинало судорожно биться в груди.

— Ты знаешь, что мне придется отвести тебя домой.

— Завтра, — сказала она мне… — Если ты хочешь, чтобы я осталась.

— Я хочу, чтобы ты осталась, — я сделал шаг вперед, преодолевая разделявшее нас расстояние.

Сенаторская дочь посмотрела на меня, и этот взгляд однозначно говорил: она знает, что я думаю, — это был именно такой взгляд. Я находился достаточно близко, чтобы протянуть к ней руку и обнять за талию. Затем я крепче прижал любимую к себе и вспомнил, что это такое — быть рядом с ней, обнимать ее… Мы оба проявили осторожность и действовали с опаской. Я поднял ее на руки. Елена Юстина весила немногим меньше государственного слитка. Ее было не очень тяжело держать на руках, хотя трудно украсть… Мужчина мог перенести ее через порог своего дома, не прекращая глупо улыбаться. Я знаю, потому что сделал это именно так.

Было очень поздно, уже давно миновал час вечернего звона, и грохот грузовых повозок, наконец, начинал стихать. Слишком поздно, чтобы провожать Елену домой или чтобы кто-то из дома ее отца пришел забрать ее у меня. Завтра утром начнется моя обычная жизнь. Завтра мне придется вернуть ее домой.

Но это будет завтра. Сегодня ночью она моя.