манипулировать, и не успеваю я опомниться, как оказываюсь в чем мать родила на диване в его кабинете. Мне было восемнадцать, и Я была девственницей. А он был любитель грубого секса. Он повторил это еще через пару дней, а потом бросил меня — он даже перестал смотреть в мою сторону, как будто мы незнакомы, и хуже всего было то, что он даже не счел нужным объяснить, почему меня бросил. А я — я была так напугана, я боялась спросить — он ведь был учителем, от него зависели выпускные экзамены. Вот так я вошла в сказочный, волшебный мир секса. Я была уничтожена, я была в бешенстве, мне было так стыдно… и… хуже всего, я считала, что виновата перед Молли. И перестала считать себя привлекательной.

— О, Пэм! — воскликнула Бонни, качая головой. — Не удивительно, что ты сейчас в шоке.

— Погоди-погоди. Ты еще не знаешь худшего про это чудовище, — с новым жаром заговорила Пэм. Джулиус взглянул на группу: все, подавшись вперед, не отрываясь, смотрели на Пэм; один Филип сидел, закрыв глаза, с совершенно отсутствующим видом. — Они с Молли встречались еще пару недель, и потом он бросил ее — просто сказал, что она ему надоела и он уходит — и все. Бесчеловечный ублюдок. Представляете себе учителя, который говорит это студентке? Больше он не сказал ей ни слова и даже запретил ей трогать ее вещи, которые она оставила в его квартире. Напоследок показал ей список из тринадцати женщин, с которыми переспал за тот месяц, — в основном девчонки из нашей группы. Мое имя значилось первым в этом списке.

— Он не показывал ей этот список, — не открывая глаз, отозвался Филип, — она сама его отыскала, когда рылась в его вещах.

—  Кто, кроме последнего извращенца, станет составлять такие списки? — парировала Пэм.

Не меняя тона, Филип невозмутимо ответил:

—  Природа диктует самцу разбрасывать свои семена. Он был ни первым, ни последним, кто вел учет полей, которые сам вспахал и засеял.

Пэм только воздела руки и, покачав головой, тихо произнесла: «Слышали?», словно желая сказать: глядите, как нелепа эта жизненная форма. Демонстративно пропустив мимо ушей замечание Филипа, она продолжила:

—  Начались страдания и слезы. Молли мучилась ужасно, и прошло еще много времени, прежде чем она снова смогла поверить мужчинам. Мне она так никогда и не поверила. Нашей дружбе пришел конец, она никогда не простила мне измены. Для меня это был страшный удар, и для нее, думаю, тоже. Мы, конечно, пытались сойтись снова — мы и сейчас иногда переписываемся, сообщаем друг другу новости, — но она ни разу с тех пор не заговаривала со мной о том лете.

Наступило долгое молчание — возможно, самое долгое за всю историю группы. Наконец, Джулиус сказал:

—  Пэм, это действительно ужасно. Пережить такое в восемнадцать лет. То, что ты никогда не рассказывала об этом ни мне, ни группе, только доказывает, сколь серьезна была травма. Потерять лучшую подругу, и каким образом. Это действительно ужасно. Но позволь мне сказать тебе кое-что. Это хорошо, что ты осталась сегодня, и хорошо, что рассказала об этом. Я знаю, тебе не понравится то, что я хочу сказать, но, может быть, это не так уж плохо, что ты и Филип — вы оба оказались здесь. Может быть, это знак того, что вам обоим нужно что-то сделать, что-то исправить — и тебе, и ему.

— Ты прав, Джулиус, мне действительно не понравилось то, что ты сказал. И еще мне не нравится вновь видеть это ничтожество. Он в моей любимой группе. Это меня просто убивает.

У Джулиуса закружилась голова. Мысли неслись вихрем, одна за другой. Сколько Филип будет это терпеть? Должен же быть предел даже у него. Сколько еще, прежде чем он встанет и выйдет из комнаты, чтобы никогда больше не возвращаться? Джулиус ясно представил себе эту картину, одновременно не переставая размышлять о последствиях — для самого Филипа, конечно, но главным образом для Пэм — она значила для него гораздо больше. Пэм была удивительная женщина, и он очень хотел ей помочь. Выиграет ли она что-нибудь, если Филип уйдет? Возможно, она испытает радость мщения — но это будет пиррова победа. Если бы я мог найти способ, думал он, помочь Пэм простить Филипа. Это бы исцелило ее — и, возможно, Филипа тоже.

Он чуть не содрогнулся при слове «простить»: из всех последних увлечений, потрясавших психотерапию, болтовня о «всепрощении» раздражала его больше всего. Как опытный психотерапевт, он и раньше всегда работал с пациентами, которые не могли расстаться со своими обидами, которые этими обидами подпитывались и не желали обрести душевного покоя; он и раньше всегда знал множество способов помочь людям достичь «прощения», то есть отстраниться от собственных обид. Да что говорить, у каждого уважающего себя психотерапевта есть целый арсенал приемов по «выбросу» дурных мыслей из головы. Но прежняя бесхитростная индустрия «прощения» неожиданно вышла из моды, ей на смену пришла другая, крикливая и важная, которая бросилась наклеивать новые ярлыки на традиционный аспект психотерапии, вываливая его на прилавок как принципиально новое слово науки. И пошло-поехало. Подхваченная общей волной «всепрощенчества», эта новая идея принялась расти, заговорила громче, сливаясь с общественным хором горького раскаяния по поводу тяжких преступлений человечества, вроде геноцида, рабства и колониальной эксплуатации. Даже Папа недавно покаялся за разграбление Константинополя, совершенное крестоносцами в тринадцатом веке.

Если Филип сбежит, как Джулиус, терапевт группы, будет себя чувствовать? Нет, Джулиус не хотел терять Филипа, хотя не слишком ему сочувствовал. Сорок лет назад студентом он однажды был на лекции Эриха Фромма, и тот процитировал Теренция, сказавшего более двух тысяч лет назад: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо». Фромм тогда подчеркнул, что хороший врач должен смело входить в темную область своего сознания, сливаясь с любыми мыслями и фантазиями пациента. Вот это-то Джулиус и пытался сейчас сделать. Так, значит, Филип вел список женщин, с которыми переспал? А разве Джулиус сам в молодости не вел таких списков? Естественно, вел, как, впрочем, и большинство мужчин; с которыми ему доводилось об этом говорить.

Кроме того, напомнил он себе, ты ответствен перед Филипом — и перед его будущими клиентами тоже. Ты сам пригласил Филипа стать твоим пациентом и учеником. Нравится тебе или нет, Филип готовится стать психотерапевтом, и вышвыривать его за дверь — это плохое лечение, плохое обучение и плохой пример. В конце концов, это просто безнравственно.

Размышляя, Джулиус одновременно лихорадочно подбирал слова, с которых следовало начать. Он уже хотел воспользоваться своим излюбленным «я оказался перед непростым выбором: с одной стороны… но, с другой стороны…», но ситуация была слишком необычной, чтобы прибегать к избитым фразам, поэтому он начал так:

—  Филип, в разговоре с Пэм ты называл себя в третьем лице: вместо «я» ты все время говорил «он», ты сказал: «Он не показывал ей этот список». Может ли это означать, что теперь ты считаешь себя совсем другим человеком?

Филип открыл глаза и посмотрел на Джулиуса. В глаза — какая редкость. Уж не благодарность ли в этом взгляде?

—  Давно известно, — начал Филип, — что клетки тела регулярно стареют, отмирают и заменяются новыми. Несколько лет назад считалось, что только клетки мозга — ну, и женские яйцеклетки, конечно, — на протяжении жизни остаются неизменными, но исследования показали, что нервные клетки тоже отмирают и в мозгу постоянно рождаются новые нейроны — в том числе и клетки, формирующие структуру