Торжественный въезд венгерских вельмож в Краков в середине января тридцать девятого года снова собрал на улицах толпы зевак. Они с любопытством глядели, как по городу проносятся сотни мадьярских всадников, напоминавших скорее архангелов, потому что к доспехам их были прикреплены огромные крылья из птичьих перьев. Остальную часть кавалькады Заполия велел нарядить в пестрые турецкие одеяния, словом, было на что поглядеть, хотя заключавшийся здесь брачный союз был пока что женитьбой per procura. От имени Сигизмунда Старого похвальную речь произнес подканцлер Самуэль Мацеёвский, после чего состоялся свадебный пир и большой турнир во дворе Вавельского замка. На этом турнире Сигизмунд Август, впервые выступив в своих золотых доспехах, сражался с Ильей Острожским и сдержал нелегкую победу, выбив из седла и слегка ранив литовского князя.

Пострадавшим занялись придворные медики, а прекрасная Беата Косцелецкая столь часто справлялась о его здоровье, что Илья уехал из Кракова с обручальным кольцом. Юный князь получил кольцо от самой Боны в знак того, что она выполнила обещание, некогда данное его покойному отцу. Но еще более прекрасное кольцо Бона подарила своей приближенной Анне, чтобы она надела его на палец своего избранника. Это случилось в последний день пышных празднеств, когда Анна наряжала королеву перед выходом на прощальный ужин.

— Правда ли, что ты любишь Остою, — спросила Бона, — а ежели да, то что препятствует вашему браку?

Она помнила намеки Марины, утверждавшей, будто Габсбурги щедро платят дочери воеводы за услуги, и теперь ждала ответа, который подтвердил бы правоту этих слов, но Анна, склонив голову, прошептала:

— Поместье у него небольшое, и он боится, что я буду тосковать по Вавелю. Ему хотелось бы, чтоб жена была дома, мать стара, с трудом управляет имением и ждет не дождется помощницы-невестки.

Сама подыскала ему такую, да только он меня любит.

— Ничто более не держит тебя на Вавеле? — спросила Бона, пытливо вглядываясь в цветущую, полную сил, но, увы, уже не молодую Анну. Та подняла на нее искренние, полные обожания глаза.

— Ничто, кроме любви к вам, государыня. Это ведь я вывесила в знак рождения Августа из окна алое полотнище, и это я… я…

— Говори, слушаю.

— Стояла у гробика… королевича Ольбрахта, была на его похоронах…

Вдруг Бона поняла: не только Марина завидовала Анне, оповестившей всех о рождении одного из ее сыновей и стоявшей у гроба другого, но она сама, польская королева, с неохотой взирала на каждого, кто видел гробик Ольбрахта, кто мог стоять подле него, тогда как она сама…

Словом… следует дать приданое девушке, которая служила ей верой и правдой, к тому же знает, что Август любит Диану. Она станет госпожой не в маленьком именьице, а в большом, достойном дочери каштеляна поместье. И по-прежнему будет почитать свою госпожу, так как никогда не узнает ни о наветах Марины, ни о купленном для Дианы ди Кордона домике на Флорианской…

Королева велела принести ларец с драгоценными украшениями и из многочисленных прекрасных перстней выбрала самый большой и самый красивый для Анны. Впрочем, она чувствовала, что не может поступить иначе. Она любила быть справедливой… разумеется, когда это не составляло труда.

Получив большое и богатое приданое, о каком Ядвига не могла и мечтать, королева Изабелла в сопровождении мадьяр отправилась в Венгрию к своему супругу; мать, прощаясь с ней, еще раз напомнила о коварстве Фердинанда и советовала не верить ему ни в чем.

В феврале в Секешфехерваре состоялись пышные торжества, и юная королева еще не успела написать матери письма о своем счастливом замужестве, как на Вавеле появился нарочный с неожиданной и неприятной вестью — Янош Заполия тяжко занемог.

Королева направила в Венгрию своих гонцов, а также попросила каштеляна Петра Опалинского, не раз выполнявшего различные дипломатические поручения при европейских дворах и в Турции, поехать, все разузнать и поддержать советом одинокую в чужой стране Изабеллу.

Памятуя о первородной дочери, Бона ни на минуту не забывала об Августе. Он по-прежнему проводил у нее долгие часы во время завтраков, однако вечерами ускользал на Флорианскую, а если в чем-нибудь был не согласен с королевой, подобно отцу замыкался в молчании.

Однажды Бона попросила Кмиту пригласить в Вавельский замок Фрича, с которым Август сблизился после отъезда сестры.

— С тех пор как Изабелла вышла замуж, Август сторонится меня, двора, — жаловалась она гостю.

— Знаю, она была его любимая сестра. Но… мне хотелось бы, ваша милость, узнать ваше высоко мною ценимое суждение. Молодой король избегает всяких объяснений. Поэтому вопрошаю: правда ли, что его ныне занимают не балы и празднества, а новости, привозимые молодыми людьми с ученых кафедр в Виттенберге? Говорят… будто он водится с еретиками?

— Не думаю, ваше величество, — отвечал Фрич. — И если даже иноверцы ищут его общества, не вижу в том великой опасности. Наши иноверцы не столь грозны.

— Почему? — спросил Кмита.

— Потому что у нас на первом месте дела светские. Конечно, все это суета сует, и папский легат скорее должен огорчаться, что у шляхты на уме только власть, именья, подати да пирушки, а о боге она думает мало. Полагаю, однако же, что он доволен! Пусть поляки ссорятся и дерутся из-за благ земных, лишь бы иных распрей не было! Чтобы у нас, как в иных краях, не пылали бы костры.

Бона задумалась на минуту.

— Ну что ж. Поговорим тогда о делах земных. Что вы мыслите о молодом короле?

— Способности у него весьма незаурядные. Подобно его величеству, молодой король осторожен и рассудителен.

— И как мать, упрям, — вставила Бона.

— Ум у него живой, открытый для всего нового. В последнее время он полюбил ученые книги.

— Август много читает? Вы в том уверены?

— Нет. Он скорее наслаждается книгами, его око радует красота переплетов, оковок, великолепных тиснений. Он любит прекрасные волюмы не меньше, чем драгоценные украшения, геммы, гобелены…

— И лошадей, — добавила королева. — Однако вы все еще по-прежнему надеетесь, что когда-нибудь, спустя годы, именно он, следуя Платонову образцу, создаст королевство справедливости? О котором будто бы мечтаете и вы?

— Все еще верю, уповаю, — ответил Фрич. — Ибо на свете существуют три блага, всем одинаково доступные: дышать, уповать и…

— Говорите! Смело! И..?

— Умирать, — заключил он.

— О! Даже Станьчик не уколол бы язвительнее, — сказала королева.

— Простите, ваше величество.

— Сама ведаю, сколь много чиню для справедливого королевства, для всех. Уже сейчас. Там, где было своеволие и разбой, теперь порядок. Там, где в деревнях трудились сверх всякой меры, ныне чинш. Где шли