епископ. Ну скажем, епископ Пшемысля.

— Истинно так, — согласился итальянец.

— И не Моджевский — всего лишь писарь в канцелярии, — а Фрич, ученый муж, королевский секретарь…

— Истинно так.

— Тогда бороться с ее очернителями было бы куда легче, — закончил свою мысль Кшицкий. — Кстати… Правда ли, что Вольский, маршал двора королевы, не пожалел пяти тысяч червонцев, чтобы получить выгодную должность в Короне?

— Это ложь! — возмутился Алифио. — Ни о чем подобном я не слышал! Нынче в Кракове честным людям от сплетен покоя нет. Видно, кому-то это на руку.

— Уж не Габсбургам ли? — склонив голову, с едкой улыбкой спросил хозяин.

— Кто знает? Может быть, и так, — холодно отвечал Алифио и, поклонившись, быстро вышел.

— Повторит королеве каждое слово, — сказал, помолчав минуту, Фрич, но Кшицкий беззаботно рассмеялся.

— Не думаю. Как видишь, он ищет для Боны сторонников. Мы ему сейчас нужны.

— А он нам зачем?

— Бог ты мой! Если хочешь каких-то перемен, за тобой кто-то должен стоять. Весьма влиятельный к тому же. И этим кем-то может быть как раз…

— Королева?

— Как говорит ее канцлер, „истинно так“. Королева… — словно бы шутя, но уже без смеха подтвердил Кшицкий.

Алифио сдержал слово, через несколько дней Фрич предстал перед Боной. В руках у королевы было его письмо об убийстве Бесекерского.

— Я со вниманием прочитала письмо ваше, — сказала Бона. — Но ведь — грабеж и разбой существуют на всех дорогах мира! И в Италии также.

— Ваше величество, речь тут идет не о разбое.

— А о чем же?

— О том, что голова ценится по-разному. Плебея за смерть шляхтича карают смертью, а шляхтич может отделаться выкупом.

— Почему?

— Потому что он рыцарь, проливает кровь в сраженьях.

— А мужик нет? Никогда?

— Вот и я задаю такой же вопрос. Разве убийство может быть наградой за военные подвиги? К тому же совершенное рыцарем?

— Санта Мадонна! Вы задаете странные вопросы. Вы уже слышали, должно быть, что гетман Острожский отбил угнанных в полон людей, а пан Тарновский одержал викторию над превосходящими силами врага?

— В Кракове только и говорят об этой победе.

— Да. Но наших рыцарей было так мало, что, как написал мне король, Тарновский долго пытался зажечь сердца своих бойцов жаждою битвы и наконец с горстью воинов кинулся навстречу несметным полчищам неверных. И разгромил их, потому что, как следует из письма, „боязнь за своих и за королевскую честь сердце его мужеством заострила“. Санта Мадонна! Я никогда не читала у Макиавелли, чтобы страх мог заострить сердце мужеством. Удивительны ваши победы. Да и способы вести войну кажутся странными… И все же, — добавила она через минуту, — шляхтич, который вместо того, чтобы явиться по королевскому зову, предпочитает грабить на большой дороге, будет наказан. Отнесите свою жалобу в королевскую канцелярию. Я напомню о ней, как только король вернется. Мирное время должно быть свободным и от страха…

Король, уставший от битв и погони за отступавшим врагом, был счастлив, что наконец-то снова дома, в своих покоях на Вавеле. Отдохнув, он велел позвать всех детей, ласково побеседовал с Августом и с королевнами, Ядвигой и Изабеллой. Когда дети наконец ушли, Бона села рядом с королем и завела разговор о Ядвиге, спросив, заметил ли он, как за последнее время выросла и расцвела она, а когда король кивнул, улыбнулась и своими тонкими пальцами коснулась руки короля.

— Как хорошо, что вы опять с нами, в Кракове.

— Сейчас вы повторили то, что было сказано мною в первую ночь после возвращения.

Бона опустила глаза, смущенная воспоминанием первых радостных минут их встречи. Но длилось это недолго, она тут же принялась рассказывать о том, что случилось в его отсутствие: о смерти Станислава Пяста, о том, что на его похороны был послан епископ Мендзылеский. Король внимательно слушал, но поскольку казалось — не понимает, что Януш теперь единственный и последний правитель Мазовии, Бона сказала:

— Я просила епископа подарить Янунгу лик королевны Ядвиги, и, кажется, он разглядывал его с большим вниманием.

— Но ведь она еще дитя! — удивился Сигизмунд, без труда угадывая тайный смысл этого подарка.

— Разве? На портрете она выглядит солиднее, чуть старше…

— Вот уж правду говорят, что женские проделки с бесовскими схожи. Но коли вы все помышляете о помолвке Ядвиги, то отвечу: прежде надобно с великим магистром управиться.

— Что так? Неужто, невзирая на перемирие, он по-прежнему пакостит?

Король, обычно такой спокойный, на этот раз не на шутку разгневался.

— Сначала посылал на меня жалобы куда только мог. В Москву, в Вену, в Данию и Швецию. Но никто затевать с нами новую войну не хочет.

— А что говорят об этом великопольские вельможи?

— Кричат, что его силой надобно выгнать из Пруссии, опереться наконец о Балтийское море.

Альбрехт тем временем отправился в Виттенберг.

— Санта Мадонна! — удивилась королева. — К этому еретику Лютеру? А для чего?

— Альбрехт что-то замышляет, ищет выхода из ловушки. Проиграл войну, но старается выиграть мир. Одно ясно — ему нужно спешить. Десятого апреля подходит к концу срок нашего перемирия с Орденом.

— Ведомо ли вам, о чем он все-таки договаривается с Лютером? Дантышек не для того находится при императорском дворе, чтобы писать стихи, водрузив на чело свое лавровый венок, а чтобы…

Король взмахом руки прервал ее речь.

— Дантышек не теряет времени даром. Он сообщил, что Альбрехт встречался с Лютером в Виттенберге и встреча эта изменила все его прежние намеренья. Лютер посоветовал великому магистру распустить Орден, порвать с папой и принять лютеранство.

Бона не могла в это поверить.

— О Dio! Великий магистр — еретик?

— Бывший великий магистр, — уточнил король, — и, порвав с Римом, он, как светское лицо, может даже жениться.

— О боже! — воскликнула она. — Породить династию Гогенцоллернов? Усилить лагерь еретиков?

Сторонников реформации? В это даже поверить трудно! А будучи светским лицом, какой бы он носил титул? — отвечал король.

— Герцог Прусский? — повторила она с оживлением. — Но при этом он не станет ленником императора, а даст присягу на верность нам?

Разговор этот, казалось, был для короля в тягость.

— Будучи великим магистром, он всегда отказывался признать вассальную зависимость. А как это будет теперь? Может быть, согласится, если я заключу новый трактат с ним и с представителями всех сословий Пруссии.

— Присяга взамен за признание Прусского герцогства? И Альбрехта — наследным прусским герцогом? — бушевала она.

— Такова цена мира, — сказал он и тут же стал вдруг расспрашивать про строительство часовни, про