— Погасите, — спокойно сказал король.

За спиной Боны он успел разглядеть нескольких придворных и кого-то из слуг, но тут же все погрузилось во тьму.

— Обыскать галереи! — приказал король. — Обшарить посад и берег Вислы! Бить тревогу!

Все исчезли, и только королева осталась. При лунном свете она была похожа на „даму в белом“, привидение, являвшееся по ночам в Висниче. Король минуту смотрел на идущую к нему навстречу Бону, потом кинулся к ней и, отведя ее подальше от окна, обнял так крепко, что услышал биение ее сердца.

— Не бойтесь. Это сделал безумец или просто пьяный.

— Но с вами ничего не случилось?

— Я слышал только свист пули. Пойдемте отсюда. Вы должны были давно отдыхать в своей постели.

Он проводил ее в опочивальню и велел Марине этой ночью не оставлять госпожу одну. Вышел, обещав вернуться, как только узнает, что в замке все спокойно.

Оставшись одна, Бона долго думала не о том, что случилось, а о спокойствии и самообладании того, кого хотели лишить жизни. Значит, таким он бывал на поле брани? В минуты опасности? Бона знала, что король умеет скрыть гнев, но его самообладание, черта столь ей чуждая, поразило ее.

Когда король вернется, она расскажет, как думала о нем — с восхищением, любовью, уважением…

Стрелявшего найти не удалось, причины, заставившие совершить покушение, также остались загадкою. Быть может, это сделал какой-то смутьян, недовольный новыми податями, а быть может, стрелял сумасшедший. Так или иначе, король вернулся в Петроков, на сейм, а потом двинулся во главе войска на Подолье, куда уже вторглись татары и турки. Собрав большие силы, они сожгли Лишков, увели в ясырь несколько тысяч женщин с малолетними детьми. Получив известия о тяжких битвах, которые вели войска под водительством Тарновского, Сигизмунд поспешил на помощь отступавшим рыцарям. Бона снова осталась в замке одна, тщетно ожидая вестей от мужа и писем из Бари, до той поры довольно частых.

Как-то вечером Бона сидела возле открытого ларчика с драгоценностями и разглядывала свои перстни.

— Этот рубин, — вздохнула она, протянув кольцо Марине, — последний подарок принцессы. Диво дивное. Она совсем не шлет ко мне гонцов, словно бы не дошла до нее весть, что я опять скоро стану матерью.

— Вести из Кракова были ей не по душе. Вслед за королевичем снова дочь… — произнесла Марина сокрушенно.

Бона закусила губы.

— Последнее предсказание астролога было таким запутанным, неясным…

Не знаю, как вы, всемилостивая госпожа, но я подумала, что он говорит о будущем повелителе Польши.

— О монархе, — подхватила Бона. — Это хорошо. О дочери и слышать не хочу… Не уходи!

Вернись! Ты не заметила, что недавно появившийся при дворе пан Моравец слушал вчера пение Беатриче не в меру внимательно? Не спускай с этой пары глаз. Мои итальянки — большое искушение. А в стенах этого замка я не потерплю и намека на разврат.

— Едва ли пан Моравец женится на синьорине Беатриче, — заметила Марина.

— Тогда я выдам ее за другого дворянина. Жаль, что Кшицкий мечтает не о жене, а о духовном сане. Из всех королевских секретарей он самый большой остроумец. Из поэтов тоже. Даже Рей ему, пожалуй, уступит.

— Но зато он слишком ехиден! О чем говорится в его последнем стихе? Нету края лучше Польши.

Тощие, словно козы, синьорины приезжают сюда в заплатанных башмаках, но уезжают в жемчугах да бархате, даже когда идет война.

Бона сердито бросила кольца в ларчик.

— Как он сказал? Тощие, словно козы? Глупец! И при том весьма злобный! Нету края лучше Польши? О боже! В этих краях нет жемчугов и бархата, хотя, несмотря на беспрестанные войны, могли бы быть. Санта Мадонна! Когда я наконец-то перестану рожать, вечно рожать, я в моих владениях покажу им, как славно вспахивают, осушают болота. И тогда поля и леса приносят жемчуг.

А также и золото, золото, дукаты!

Она хотела сказать что-то еще, но вдруг умолкла, лицо ее искривила гримаса боли.

— Позови медиков. Подай мне руку. Я хочу лечь. Она всю ночь надеялась на то, что на свет спешит появиться брат Августа, но после того, как под утро придворный доктор объявил, что родилась еще одна дочь, Бона несколько дней не желала даже взглянуть на серебряную колыбель.

— Из всех детей ваших эта королевна больше всего походит на вас, госпожа, — пробовала смягчить ее гнев Марина.

— Что толку? Опять дочь! Третья. Это из-за нее гонец вместе с другими письмами привез и такое: „У нас тоже три“. „У них тоже!“ У каких-то там захудалых немецких князьков. Значит, дошло до того, что осмелились утешать… Меня, польскую королеву? Неслыханная наглость!

— Ваша высокочтимая матушка… — начала было Марина.

— Замолчи, я и так знаю, что она снова не приедет к нам на крестины. Как будто бы сама рожала одних сыновей!

— Может быть, принцесса больна?

- Больна?! И ты поверила? Хочет меня наказать. А я… Санта Мадонна! Нет, я этого не вынесу. Не вынесу!

Марина сделала камеристкам знак, и они одна за другой вышли из покоев. Приступы гнева у Боны проходили быстрее, когда она оставалась одна и не слышала суждений, отличавшихся от ее собственных. Но этот хмурый октябрьский день был для нее неблагоприятен: тотчас же, за дверями, камеристкам преградили путь Алифио с Паппакодой. Канцлер королевы был озабочен.

— Прибыл гонец, — сказал он, — привез вести из Бари, весьма дурные.

— Принцесса больна? Алифио склонил голову.

— Семнадцать дней назад матушка королевы скончалась.

— Умерла? О боже! — прошептала Анна.

— Вы сами скажете ей об этом? — спросил Алифио. Анна взглянула на молчавшую Марину.

— Я боюсь. С тех пор как родилась третья королевна, она всегда не в духе, не скрывает своего разочарования и гнева. Уж лучше вы, синьоры…

Минуту Алифио пререкался с Паппакодой, никто не хотел быть вестником несчастья. Но вот Алифио скрылся за дверьми опочивальни, и вскоре толпившиеся у дверей придворные услышали знакомый гневный голос:

— Еще и это! И это!

Раздался звон, это разбилась стеклянная ваза, а потом на пол упал какой-то тяжелый предмет. Анна вздрогнула, отскочила назад. Из опочивальни доносился громкий крик — то ли плач, то ли стон:

Двери тихо отворились, и Алифио подошел к Паппакоде.

— Я не мог… Она не дала договорить. Есть еще новости. Император заявил, что не признает за польской королевой прав на наследство, хотя…

— Что — хотя? — удивился Паппакода.

— Герцогства Бари и Россано готовы признать вассальную зависимость от дочери своей повелительницы.

— Это добрая весть, — вставила словечко Анна. Паппакода возразил:

— От Кракова до Италии долгий путь. Чтобы принять решение, нужно ждать возвращения его величества. А Карл близко, в Испании, и давно борется с французами за итальянские герцогства. Уже покорил Милан, а теперь…

Все умолкли, потому что из-за двери опять донесся то ли крик, то ли стон: