та спустилась вниз, но вскоре вернулась ни с чем — никто из приближенных не знал, что случилось. Тогда королева велела позвать в опочивальню Вольского, которого встретила упреками.

— Вот уже час, как ужасный стук и грохот не дают мне заснуть. Слышите?

— Слышу стук колес.

— И цокот копыт по мостовой. Голова раскалывается от боли. Что все это значит?

— Ваше величество… По приказу короля со стен и с валов снимают пушки.

— Пушки? Боже! И с вавельских стен тоже?

— Да. Даже самые тяжелые.

— Замок останется без пушек?

— Таков приказ его величества. Осадные орудия, которые он взял с собой, не достаточно мощны.

Их слишком мало.

— Об этом судить я не могу, но полагаю… Мне надо поговорить с маршалом Кмитой.

— Он еще вчера уехал к королю.

— Как, он тоже? Значит, никого нет?! Я осталась одна. Без всякой защиты… В замке, в котором нет даже пушек. О боже! Неужто король, помня о пушках, забыл обо мне… Своей супруге?

Маршал Вольский не смог, однако, повлиять на изменение королевских приказов, и зима была тягостной не только из-за морозов и вьюги, но также из-за неуверенности: какая судьба ждет незащищенный город? А если отряды крестоносцев подберутся к границам Малой Польши?

В довершение ко всему на Пасху захворала маленькая Анна, дочь короля от первого брака, и Бона приказала сменить медика, найти лучшего из лучших. Алифио разыскал и привел во дворец знаменитого Яна Анджея Валентино, который вместе с обиженным недоверием придворным доктором Катиньяни пытался выходить больного ребенка. Бона в апреле еще была в силах спуститься вниз, в правое крыло замка, навестить двух своих падчериц и Беату и, хотя знала, что дни принцессы сочтены, щадя мужа, не писала ему об этом ни слова, сообщала лишь добрые вести и светские сплетни. Она писала также, что князь Ян, получивший сан виленского епископа, утвердился в своем новом положении, расположив к себе литовских магнатов, и что пани Катажина Косцелецкая, живущая при сыне с двумя старшими дочерьми, тоже благоденствует. В самом ли деле литовские вельможи любезно встретили Катажину — в этом Бона не была уверена. Она даже предполагала, что бывшая королевская полюбовница чувствует себя в Вильне чужой, знатные вельможи кичатся и не приглашают ее к своему двору. Правда, Алифио уверял, что нравы в Литовском княжестве не столь строги, как в Короне, и едва ли кто из знатных людей избегает знакомства с матерью епископа. Король не знал, каково живется его внебрачным дочерям, под давлением Боны покинувшим Краков, не ведал он и о болезни принцессы Анны. И только когда восьмого мая, на пятом году жизни, принцесса умерла, Бона послала к нему гонца с траурной вестью. Но приехать на похороны король не смог, прислал лишь ответное письмо, в котором благодарил ее за материнскую нежность к больному ребенку, вызванную чувством долга, равным ее добродетели и их взаимной любви. Король просил оставить при дворе знаменитого медика Валентино, чтобы он в июле был при ее родах. Июнь прошел невесело, он тянулся бесконечно, словно иного месяца летом и не бывало. Алифио все чаще заставал королеву в дурном настроении: она изнемогала от жары и ожидания — вести о войне с крестоносцами были редкими и скупыми.

— Я жду, вечно жду, — как-то пожаловалась она, хотя редко открывала перед кем-нибудь душу.

— Вы, наверное, заметили, я в вечном беспокойстве и по ночам, когда под стенами и во дворе слышны лишь одни шаги стражников, встаю и хожу по комнатам, жажду сна, но тревога не дает сомкнуть глаз. И вдруг вижу, я одна в этом замке, совсем одна…

Канцлер, вглядевшись внимательней в изменившееся, побледневшее ее лицо, робко спросил:

— Государыня, неужто вы так тревожитесь об исходе сраженья?

— Не только. Я думаю и о короле, который всегда в самом горниле битвы. О том, что предсказания звезд опять туманны. И в бессонные ночи думаю об одном — неужто я, Бона Сфорца, не смогу назло соседям родить сына? Чтобы династия Ягеллонов не угасла? Эти проклятые Габсбурги в Вене, в Испании… Они, наверное, думают, что я неспособна. А другие? Хотя бы вы? Я хочу знать.

Алифио уклонился от ответа.

— Светлейшая госпожа, я знаю, у вас железная воля, но в этом случае надо положиться на благосклонность судьбы. На молитвы.

Она воздела руки к небу.

— Санта Мадонна! Я обращаюсь к богу с молитвами денно и нощно. Прошу у него милостыни.

Как нищенка! Кто бы мог поверить в это? Ведь лишь два года назад астролог в Италии говорил: „Будешь владычицей великой и сильной“. А я хочу быть просто счастливой…

— Но, ваше величество, перед вами будущее.

— Будущее? — промолвила она. — В вечном страхе, в одиночестве, в постоянной опасности? О, как трудно быть королевой Польши!..

Тем временем Паппакода, попивая вино в покое у Марины, убеждал ее, что она стала веселее и моложе. Слушая эти похвалы, потупившись, пряча от него взгляд быстрых глаз, Марина все подливала и подливала ему огненного зелья.

— Быть может, это оттого, что я наконец смогла отогреться под летним солнцем, как когда-то в Бари. Здешняя зима и осень — сущее мученье.

— Как здоровье королевы? — спросил он неожиданно.

— Не может дождаться возвращения супруга. Все смотрит — не видно ли гонцов.

— Как не ждать, — буркнул Паппакода. — Ведь в эти дни решится судьба династии Ягеллонов.

Неужто жизнь короля в столь великой опасности?

— Да нет, война с крестоносцами тут ни при чем. Здесь, в замке, решится судьба династии, а также Бари и Россано.

Марина бросила на него удивленный взгляд.

— Но ведь италийские герцогства достанутся в наследство королеве.

— Ей, но не ее дочерям, — рассмеялся Паппакода. — Тут у них соперники — испанские Габсбурги, а точнее говоря, Карл. И уж разумеется, ни одна из них не станет польским монархом.

— Королева уверена, что на сей раз у нее родится сын. Паппакода пожал плечами.

— Но венский двор в этом не так уверен. Там едва ли рассчитывают на рождение сына. Судите сами — у короля, кроме Яна, одни лишь дочери, три от предыдущих супружеств и две внебрачные.

Король немолод, ему за пятьдесят. Я спрашивал синьора Катиньяни — он не ждет рождения мальчика.

— Быть может, он говорит это назло синьору Валентино?

— Вы проницательны, — не мог не отметить Паппакода. Марина поджала губы.

— У королевы иное мнение, — сказала камеристка с горечью.

— Со дня коронации она совсем не считается с нами, — вторил Паппакода. — Предпочитает поляков.

— А вы нет?

— Если бы я был бургграфом, то, разумеется, искал бы людей среди здешних придворных. Но сейчас…

— Боюсь, из вас двоих она выберет Алифио.

— Опять он — везде и всюду! Следует самому позаботиться о себе. Венский двор интересуется мною куда больше, чем королева.

Эти слова были для камеристки неожиданностью.

— Это для меня новость, — сказала Марина.

— И при том важная. Почему бы Габсбургам с помощью одной из королевских дочерей не завладеть Польшей?

— И вы говорите мне это так, между прочим, за бокалом вина? — спросила она удивленно.

— Не совсем так. У меня свои расчеты и намерения. Вена с нетерпением ждет того дня, когда Бона наконец разродится.

— И какой услуги они от вас тогда ждут?

— От меня? — в свою очередь удивился Паппакода. — Никакой. Разумеется, никакой. Но от вас…