— Довольно!

Но Паппакода, хотя и выиграл словесный поединок со славившимся своим остроумием шутом, не смог убедить Марину, что вести, которые он хочет сообщить госпоже, очень важны. Впрочем, из глубины комнаты он и сам услышал отказ королевы.

— Сейчас? Скажи, что сейчас не время, я устала. И теперь хочу отдохнуть.

— Не время, — как эхо повторила Марина. — Принцесса очень устала.

— Но слух у нее по-прежнему превосходный, — послышался раздраженный голос. — Как ты сказала — принцесса?

— Простите, ваше величество, — прошептала Марина.

— Впусти синьора Паппакоду. С какими вестями вы пришли?

Бона полулежала в кресле и, когда в дверях появился Паппакода, движением руки велела своим придворным девушкам выйти. Паппакода слишком поздно понял, что и в самом деле пришел не ко времени, но ретироваться было уже неловко, и он сказал:

— Из верного источника мне стало известно, что идут приготовления к войне с крестоносцами. Его величество сегодня долго обсуждали это с паном Тарновским.

— Об этом мне уже сообщили. Что еще?

— По приказу его величества дорогие меха для вас уже подобраны.

Она сделала нетерпеливое движение.

— Война и меха? Это для вас одинаково важно? А при этом трудно понять, почему вы суете нос в дела маршала Вольского? Это его обязанности.

Паппакода смутился только на мгновение.

— Я полагал, что, как будущий бургграф замка, обязан знать обо всем, что делается в этих стенах.

Бона разразилась злым смехом:

— Обо всем! Черт возьми! Нет, это просто забавно. А о том, что кто-то другой может стать здесь бургграфом, вы не знаете?

— Кто-то другой? — повторил он, подумав, что ослышался.

— Ну скажем, кто-то более сообразительный, более расторопный, нежели вы?

— Принцесса Изабелла, ваша матушка, прислала меня в Краков в надежде, что именно я… — начал было Паппакода, но королева ударила кулаком по подлокотнику кресла.

— Довольно! В этом замке все решает лишь моя воля. Воля принцессы не значит здесь ровно ничего. Ничего!

Но иногда и ее воля ничего не решала, в чем Паппакода убедился месяц спустя. Он был свидетелем того, как перед опочивальней королевы собрались толпой ее придворные, и сам на минуту остановился возле них.

— Началось? — спросил он.

Но, прежде чем получил ответ, к Диане ди Кордона придвинулся Станьчик.

— Ну как? Угадали звезды? — допытывался он шепотом. Диана покачала головой.

— Еще неизвестно. Возле нее, кроме лекаря, остались только Марина с Анной. Королева твердит одно: сын.

Станьчик рассмеялся с нескрываемым злорадством.

— Теперь я с удовольствием повторю ее слова: Они умолкли, потому что двери вдруг отворились и навстречу им выбежала Анна Заремба.

— Сын? — спросила Беатриче.

— Она велела мне выйти, — с обидой отвечала Анна. Лицо у нее было удивленное, скорее даже испуганное.

— Стало быть, не королевич? Ради бога! Говорите! — послышались со всех сторон голоса.

В эту минуту какой-то предмет, запущенный в дверь, разбившись, с грохотом полетел на пол.

— О боже! — вздохнула Диана.

— Я сказала: «Дитя… прехорошенькое», тогда она показала мне на дверь, — пожаловалась Анна.

— Санта Мадонна! От обеих жен — дочери! Когда же наш король дождется наконец наследника? — вздохнул кто-то из придворных.

— И что-то он теперь скажет? — поинтересовался Станьчик. — Ведь радоваться сегодня будут только наши друзья — Габсбурги. В Вене и в Испании.

Анна склонила голову еще ниже.

— Вот и королева спрашивала: «Что скажет на это король?»

Спустя некоторое время Сигизмунд подошел к ложу королевы, она устремила на него встревоженный взгляд.

— Ваше величество, вы уже знаете? — спросила королева так тихо, что он, отвечая, склонился над белой горой подушек.

— Знаю.

— Я так виновата перед вами…

— Думайте только о себе, о своем здоровье…

— Благодарю вас, — прошептала она. — Я так хотела, чтобы вы могли в свой молитвенник вписать имя королевича…

— А вписал еще одну дочь — Изабеллу из рода Ягеллонов, родилась 18 января, под счастливой звездой.

— Как вы добры, я этого, право, не заслужила… Она там, — королева показала рукой в дальний угол комнаты.

— В колыбели, присланной из Бари? — спросил король, не двигаясь с места.

— Да. Но я не думаю, чтобы матушка приехала на крестины. Она из рода Сфорца. Не столь великодушна, как вы.

Бона протянула руку, и король припал к ней губами.

— Ну что же, тогда обойдемся и без принцессы. Только выздоравливайте, как вы любите говорить, «presto».

Бона и в самом деле выздоравливала так быстро, что вскоре уже потребовала отчетов от Алифио и Паппакоды обо всех важных делах, что произошли за те несколько дней, пока она не выходила из своей опочивальни. Изменилось немногое: король вел беседы с Тарновским, а тот упрекал своего господина — для чего, мол, отворил ворота Кракова столь грозному врагу. Алифио объяснил ей, что магнат имел в виду италийских дворянок королевы. Перед такой ратью, как италийские девушки, говорил он, ни один самый доблестный рыцарь не устоит.

Услышав эту шутку гетмана, Бона нахмурила брови.

— Насмешки этого воителя меня не занимают. Я хотела бы знать, что думает он о будущих сраженьях? И выступит ли его величество против крестоносцев или останется здесь, с нами, в замке?

Но на этот вопрос она получила ответ позднее, когда после выборов императора вернулся влоцлавский епископ. Король хотел его видеть в тот же день и не мог отказать супруге, утверждавшей, что она в силах выслушать любые новости: добрые или дурные, и поэтому должна присутствовать при столь важной беседе.

Джевицкий устал после дальней дороги, но однако же тотчас, едва ступив на землю из дорожной коляски, явился в замок. Король, спросив его о здоровье, сразу же перешел к делу:

— До нас дошли слухи, что борьба за императорский престол была во Франкфурте весьма упорной.

Джевицкий отвечал утвердительно.

— Электоры сомневались, на ком остановить свой выбор — то ли на французском короле Франциске, то ли на Карле Испанском, внуке Максимилиана. Но Габсбургам удалось склонить на свою сторону трех самых важных электоров, и императором стал…

— Кто? — подалась вперед Бона, сидевшая в кресле рядом с королем; король молчал, но и он с нетерпением ждал ответа.