разразиться укором за невыполнение Ангелом обещания.
«Минул только один час, — тихо улыбаясь, сказал Небожитель. — Еще два часа тебе оставаться здесь», — добавил он сочувственно. Страдалец взмолился. Он не может здесь оставаться ни на одно мгновенье. У него не осталось сил дальше сносить эти адские муки. Ему уже казалось, что он провел здесь многие-многие годы.
«Лучше я буду тридцать лет или больше страдать на земле, чем останусь здесь хотя на одну минуту!» Ангел взмахнул крыльями, и больной оказался на своей постели, где он терпеливо и безропотно переносил свой тяжелый недуг еще не один десяток лет.
Страшный рассказ. Даже очень и очень страшный. Это настоящая действительность, которая существует там, где отсутствует тихий свет Христов.
Тяжело жить во мраке. И очень тяжело не видеть долго Божиего света. Но вот бывают такие несчастные и достойные сожаления души, которые годами лишены света.
Разве ты, мой милый друг и дитя, не встречала слепцов, которые от рождения находятся в непроницаемой ночи и не видят белого света? Разве не сочувствуешь им? Разве ты их не жалеешь? А если до сих пор не жалела, то пожалей, как самых жалких и бедных людей, лишенных счастья видеть Божий свет. И, думая о несчастной участи этих слепцов, горячо благодари Бога за бесценный дар — свет Божий.
Но кроме света физического, есть
Душа человеческая всегда стремится к свету обновления, как цветочек тянется к теплому солнцу. А без этого Христова света душа увядает, замирает, главное — грубеет. Нежная красота, благородство, изящество жизни, прелесть бытия, обновление — все возможно только Христом — Светом благодатным, Божественным тихим и неугасающим. В Нем вся полнота и свежесть жизни, вечная радость, бесконечное наслаждение…
Схииеромонах Парфений Киевский закрылся в глухой маленькой келии. И единственное маленькое оконце ее он заложил иконой Божией Матери с Предвечным Младенцем. «Зачем мне свет чувственный? — говорил старец. — Для меня лучше и краше Свет благодатный». И он добровольно жил в темноте. Иов Почаевский, Сергий Радонежский и многие другие почитали ни за что свет вещественный и всецело устремлялись к свету духовному, Свету благодатному.
Да, были и теперь есть люди, которые добровольно отказались от света солнечного как большого земного счастья для человека, и прежде всего искали и ищут света благодатного Христова, ищут обновления.
Диакон Илия (в миру Илья Петрович Ефремов) также стремился более всего к свету благодатному. Он стремился к новой жизни со Христом. Как и мы с тобой, мой любезный друг и мой усердный читатель, диакон Илия имел драгоценный Божий дар — свет видимый. Но его душа искала большего, лучшего. Она искала для себя
Он пришел в Лавру Преподобного Сергия будто простым мирянином. На вид он был невзрачный, потрепанный жизнью человек, ему тогда было лет около пятидесяти. По всей видимости, прошлая его жизнь была сплошной борьбой с немощами и недостатками человеческой природы. Говорили, что он служил где-то диаконом и по неизвестным причинам перешел на гражданскую работу. Как он сам рассказывал, имея музыкальные навыки, он занимался хоровым делом: был руководителем или организатором какого-то музыкального кружка. Кстати сказать, он хорошо играл на скрипке, выводил самые замысловатые, самые высокие, такие заоблачные мелодии, которых ни один голос не мог взять. Уже в монастыре он с увлечением занимался этим делом. Собрал группу из послушников, почти бездельников, и учил их этому замысловатому инструменту — скрипке, которая в его руках то пела трогательным и умилительным напевом, то рыдала, как мать об умершем единственном дитяти, то выводила трудно постижимые торжественные мелодии, — словом, на все способна была его скрипка.
Помню как сейчас: Илья Петрович, как мы его звали вначале, в нашем библиотечном корпусе терпеливо, с особой прилежностью ремонтировал никуда не годное допотопное пианино. Это был инструмент старинного изготовления и стоял в нашем корпусе только потому, что никому абсолютно не мешал, занимая самый дальний темный угол, куда никто из монахов никогда не заглядывал. Илья Петрович из каких-то соображений решил во что бы то ни стало привести в возможно приличное состояние этот полуразвалившийся инструмент. Он был совсем не нужен ни ему, ни тем более монахам, но вот захотелось же Илье Петровичу с ним повозиться. Помню, как он с утра до вечера и с вечера до утра, весь в пыли и грязи, «приводил в сознание», то есть в рабочее или близкое к нему состояние, это пианино. Лепил, клеил, сколачивал, разламывал, вновь собирал, вновь ломал. И все это дело совершал молча, без единого стона и раздражения. Так продолжалось несколько суток, а может, и с месяц. Монахи, проходя мимо Ильи Петровича, тихонько ухмылялись, а в душе своей молились, чтобы Господь помог ему справиться с этим серьезным делом.
И вот после долгих дневных и ночных трудов Ильи Петровича пианино наконец заиграло. Надо было видеть ту неописуемую победную радость, которая отражалась на измученном лице «специалиста». Но искреннее счастье Ильи Петровича было непрочно, как и всякое человеческое счастье. «Воскресшее» пианино как-то разом все расклеилось, запыхтело на причудливые голоса и замолкло навсегда. Разочарованному Илье Петровичу посоветовали больше не приближаться к развалившемуся инструменту. Ему сказали поучительно: «Раз не хочет играть — не надо, как стоял, так и пусть стоит до Второго пришествия». Илья Петрович тогда смирился и послушал доброго совета.
Это было как бы первым крещением в его монастырской деятельности. Потом Илья Петрович стал не по дням, а по часам расти, обновляться. Его облекли как примерного труженика в послушнический подрясник, на голову надели скуфеечку, на ноги сапоги, и стал он выглядеть совершенно по-иному. В таком приличном виде он стал посещать клирос, где громогласно пел басом. Но надо сказать, что вначале он пел больше без тона, чем в тон. Он как-то не мог сдержать силы своего голоса, который, как горный поток, то срывался сверху вниз, то перескакивал через огромный камень, то тихо и спокойно гудел в своих берегах.
Позже Илья Петрович то ли за неимением регента, то ли по какому-то счастливому случаю даже стал управлять хором. Регент он был деловой, дотошный. Голос его звучал по-особенному. Он часто тянул куда- то в сторону, и притом таким сильным непутевым басом, что всех сбивал. Хор распадался, все пели врозь. Молодые монахи переглядывались, пряча улыбку, а старцы немного нервничали, раздражались, так как хорошее пение случалось редко. Но какая была смиренная душа! Сколько было братолюбия и братской доброты! Была и большая молитвенность. Особенно когда Илья Петрович был в хорошем настроении, в добром расположении духа и вообще серьезен.
Года через два-три начальство монастыря нашло нужным, даже необходимым, походатайствовать перед Святейшим Патриархом об Илье Петровиче о восстановлении его в прежнем диаконском достоинстве. Илья Петрович безмерно был рад и взялся собирать документы о прежнем своем служении, разослав запросы по разным местам. Через два месяца он был диаконом. Монашество принимать не спешил, да и так его Господь вел по праведному духовному пути.
Ведь бывают же такие совпадения, и как только их понять? Случайны ли они или промыслительны? Когда я пишу эти строки об отце Илии, то невольно и с трепетом вспоминаю его светлого ангела — славного пророка Божия Илию, память которого совершается именно в этот день.
Грозный пророк Божий Илия, ревнитель о правде Божией, пламенный защитник вдов и сирот, сегодня прославляется Церковью. И как трепетно страшится душа, призывая это святое имя! Совесть невольно заставляет нас возносить Великому пророку пламенную молитву об исправлении нашей нерадивой жизни. Сколько примеров грозного наказания и кары, совершенных пророком Божиим Илией над нерадивыми грешными людьми, знает история! До этого дня бушевала стихия: то дождь, то буря, то гроза.
