что видим Его святых рабов, украшенных красотой смирения, кротости, нежности, целомудрия, любви. «Слава Тебе, показавшему нам свет!» — будем говорить от души, когда тихая заря светлого дня загорается на востоке. «Слава Тебе, милосердный Господи, даровавший нам зрение!» — будем повторять, когда каждое утро открываем свои очи на новый возродившийся день…

О милый друг, да не будем никогда забывать еще о свете невечернем, который открывается для каждого верующего человека за гранью смерти, чтобы нам не лишиться и его. Чтобы нам вечно зреть не только красоту дольнего земного мира, но и красоту Мира Горнего, где вечная красота сияет в смиренных лицах святых ангелов, всех святых, и видеть Красоту неизреченную, неописуемую — Самого Господа.

Вспоминаю, что отец Прокопий очень любил голубой цвет — цвет неба. Голубая лазурь — цвет Богородичных церковных облачений. Как старец любил надевать эти голубые облачения в Богородичные праздники! Даже коробочка, в которую старец клал свои очки, была у него голубого цвета. Все он любил голубое. А когда ему дали однажды маленькую иконочку Богоматери, где Она одета в голубую мантию, которая вся в звездочках, отец Прокопий заплакал.

И вот теперь он ничего не видел. Постоянная ночь в его темных очах, постоянный непроницаемый мрак всегда перед ним. И старец ни о чем так не скучал, как о голубом цвете. Ведь этот цвет зовет его к небу, напоминает ему о Боге, о горней жизни. И когда ему было очень тоскливо, скорбно на душе, он вставал с койки и все шарил, шарил на тумбочке, у святых икон, везде — искал Богоматерь в голубой мантии со звездочками, Которую он так горячо любил.

Еще старец сильно переживал за своих духовных чад, с которыми он теперь был разлучен телом. Он их не видел, не мог им сказать доброго слова. Не мог утешиться встречей с ними. Он был совсем-совсем одинок теперь да в постоянной тьме. Бывало, тихонечко подкрадешься к его двери (жили мы недалеко друг от друга) — дверь открыта. Смотришь — старец сидит на своей койке и утирает слезы. Одинокий, слабенький, слепенький. Жалко-жалко его станет. И уходить-то обратно неохота, так и тянет подойти к нему да чем-нибудь развлечь его. «Батюшка, да что ты все плачешь?» А он смутится от неожиданности: думал, что никто его не видит. «Да так, — скажет, — вот вспомнил своих (а свои-то у него — это духовные дети), вспомнил о них да и взгрустнул. Где они сейчас, в каком краю, в какой беде, кто их пожалеет, кто их защитит, кто их оградит от падения и соблазна? Вот я вспомнил о них, и сердце мое обливается кровью. Ведь как трудно теперь им спасаться, как тяжело! Везде над ними смеются, везде глумятся, а то и обидят горько. Вот мне и скорбно о них, и жалко их сильно». И старец снова заплачет своими старческими слезами.

Отец Прокопий готов был на все, чтобы только помочь своим духовным чадам. Но он был совсем слабенький. Одно сильное средство оставалось при нем — его всемощная пастырская молитва. И он молился…

Крест пастырский…

Стояла осенняя ночь. Лил дождь. В окно дома, где жил священник, постучали: «Отец, отец, открой!». Приехали за батюшкой причастить умирающую старушку. Он быстро собрался и поехал. Добравшись до места, он причастил умирающую, утешил, ободрил и собрался обратно. Но обратно пришлось идти пешком. Подводу умышленно не дали: «Дойдешь и так, не маленький». И батюшка пошел. Почти всю ночь шел. Лил дождь. Он вяз в грязи и промок до костей. Еле-еле добрался до дому. И когда на следующий день за ним приехали хоронить ту бабушку, то отпевать было некому. К вечеру все увидели, как два гроба принесли в церковь…

«Пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» (Ин. 10, 11). Да, тяжел крест пастырский!

В последнее время его как болящего перевели в изолятор. Старец не возражал. Он простился со своей каморкой. Его взяли под руки. Впереди послушник нес в узелочке его «богатство». И старец, подняв высоко голову, как бы желая вновь увидеть голубое небо, добрался до места нового поселения.

В изоляторе он был не один. Там были еще три старца, такие же больные, такие же слабенькие. Но слепец был он один. Жили они дружно, как дети малые. И молились все Иисусовой молитвой. За ними ухаживала старая дева: приносила горячую пищу, убирала, смотрела, как мать за своими младенцами. В этом изоляторе старцы часто умирали по старости: уже их час пришел. Их настрадавшиеся святые души, как спелые гроздья винограда. Господь брал к Себе.

Пришли мы как-то хоронить одного умершего старца. Рядом, на своем месте, тихонечко лежал старец Прокопий. Он ничего не видел, что происходило около него, а только слышал. Когда же запели «Со святыми упокой», отец Прокопий сел, и, как всегда, темный взор его устремился к небу. Неожиданно лицо его просветлело, он весь как-то подтянулся, преобразился. Один Господь знает, что видел старец-слепец своим просветленным духовным взором. Может быть, душу своего новопреставленного собрата? Может быть, сонм ангелов светлых, пришедших за нею? А может быть, и самого Преподобного Сергия или Саму Пречистую Деву в голубой мантии, Которую он так любил? Пока братия совершали здесь панихиду, он так и сидел недвижимо, часто меняясь в лице и устремив свой взор к горнему миру.

Кроме Богородичных праздников, любил старец особенно праздник Преподобного Сергия. Когда он еще видел свет Божий, он не мог налюбоваться на толпы народа, которые, как волны морского прилива, наполняли Святую Лавру. Тогда старец радовался, как ребенок, и переходил с места на место, поднимался на цыпочки и все хотел больше видеть, как бы хотел всех обнять, приласкать. Ведь это же все свои, близкие, родные. У всех — один Господь, и все пришли к одному Сергию Преподобному. А главное-то — в праздники, и особенно в этот день Преподобного Сергия, отец Прокопий сильно изнемогал. Со всех концов страны приезжали его духовные чада, и всех их надо было поисповедовать, утешить, духовно укрепить. Ведь они к нему приехали из далеких уголков России, да с какими большими скорбями и бедами! Старец всю ночь исповедовал народ. Всю ночь брал на себя тяготы людские, а утром, когда уже светало, он добирался до своей келии. Спустя час-другой он снова был на исповеди. И так целыми днями, целыми ночами, пока не кончался праздник. «Кому праздник, а тебе, старец, работа», — говорили ему братия. А он, бывало, тихонечко улыбнется и скажет: «Жалко их, как птички слетаются они к Преподобному, вот и не жалеешь для них ничего».

Любил отец Прокопий праздники Преподобного Сергия, но и доставалось ему в эти дни. А вот однажды, когда река жизни несла всех вперед и приближался летний праздник Преподобного Сергия (5/18 июля), отец Прокопий серьезно заболел. Весь праздник пролежал в постели. А когда народ разъехался по своим домам, старец-слепец отправился насовсем в свой родной Небесный дом.

28 июля (нов. ст.) его хоронили. Смерть его была тихая и спокойная. После причащения Святых Христовых Тайн он лег отдохнуть, и никто не заметил, как старец почил вечным сном. Только тихая улыбка играла на его старческих устах, и темные очи были закрыты навсегда. А все прочее было по-прежнему. Лежал как живой. Как спелая гроздь, сорванная для вечной трапезы.

Под святыней креста старец прошел весь свой жизненный путь. Под лучами непобедимого оружия Христова он пронес все скорби. Тяжелы были его кресты — крест пастырства и крест слепоты телесной. Но зато Господь удостоил его великой награды — венца мученичества.

Помни, мой дорогой читатель, святое имя старца-подвижника. Позаимствуй у него красоту добродетелей, какими сияла его душа. Заручись его святыми молитвами, ибо они сильны пред Престолом Святой Троицы. Он шел под святыней Креста Христова. Иди и ты под этим великим непобедимым знаменем. Я знаю, мой дорогой и милый друг, что много у тебя скорбей, искушений, злостраданий, но не смущайся этим. Сила Креста Христова все победит. Только не оскорбляй эту великую святыню своими грехами и небрежением. Смело носи ее на своей груди, ограждай себя крестным знамением и твердо знай, что Крест Христов — лучшее украшение твоей жизни. Он есть наисильнейшее утешение в минуту твоих горьких страданий. Взирай на Крест Христов как можно чаще. Вспоминай Распятого нашего Спасителя и Господа. Молись Ему неотступно и со слезами, и твой жизненный крест будет тебе во спасение.