присутствовал и пятый персонаж: некая молоденькая блондинка, при вздыбленных волосах и чёрной чёлке, понуждавших к мысли о фотомонтаже, так уж та не соответствовала сидевшему перед моими глазами оригиналу.
На фото была Шарли, и диск тот был записан ею.
Из пёстрой смеси французского, английского и голландского с грехом пополам я себе уяснил, что после плотной осады множества «суперских» фирм и года, без малого, ожидания, зацепились партнёры за поверившую в них
Бедняжка Шарли! Она и себя-то не припоминала, не то чтобы мечту, пусть уже и в явь обращённую — ну, так хотелось группе сюрприз ей преподнести, только сюрприз, да ещё какой! преподнесла им она…
Чуть больше года тому назад она подсела к ним, напросившись на «баржа стоп» — то же, что и «авто стоп», только плывёшь на какой-нибудь идущем по каналам корыте — и пребывая в восторге от открытия, что они музыканты, предложила им себя на роль вокалистки. Её пение настолько их подкупило, что они уговорили её остаться и записать с ними пару песен, одну из которых написала Шарли. Они даже контракт по полной форме заключили. Шарли, как вы помните, только что меня оставившая и сблизившаяся вновь с матерью, ушла и от них. Совсем недавно один из них дал о себе знать и мадам Эрман рассказала ему обо всём, что стряслось с её дочерью. Она пригласила их затем и в Лаетхем, в неугасимой надежде вынудить затуманившееся сознание Шарли хотя бы к какому-то, пускай даже временному улучшению. Шарли приняла их с ангельской улыбкой; отныне та стала на любые вопросы единственным ответом. Как дела, Шарли? Какое у тебя платье красивое, Шарли! Сегодня дивная погода, не правда ли? И улыбается Шарли.
В
Угроза нависла не только над существованием группы, но и над отпечатанными обложками диска с пятым на них участником, погрузившимся в тишину. Первой на диске значилась песня с названием: «
В отчаянии от всего, на их головы свалившегося, приятели просили отпустить Шарли в поездку по тому же самому пути, каким добрались они в первый раз до Амстердама: взяв её на борт в Лувьере, баржа прошла по Центральному каналу до Самбры, из неё попала в Маас и, миновав Льеж, Визе и Маастрихт, поднялась до славного голландского порта, где многие матросы хотят «потанцевать».
Мать заявила, что это ничего не даст. Она едва не вспылила на осмелившихся перечить ей юнцов; тем, видишь ли, не понравилось, как она отзывается о дочери. А что? Всё, как есть, и ей лучше знать, как с ней обходиться, и не время теперь ей бродяжничать.
— Ну, а диск-то мы можем выпустить?
Та махнула в их сторону рукой, вроде как давая понять: «Делайте, что хотите, только оставьте в покое мою дочь», и молодые люди, лет на сто за визит свой состарившись, ушли восвояси.
Перед тем, как расшаркаться, позволил я всё же себе спросить у мадам Эрман, прекрасно, как впрочем большинство буржуа из Ганда, говорившей по-французски, не могли ли мы прослушать запись. Но, вместо ответа, она пошла и разыскала виолончель; ту самую, что купил я дочери её, забравшись в кредит, попал я тогда с игрушкой этой в полную задницу, и Шарли заиграла.
Мать её на небеса воспарила.
А я… ну, что я? Я среди беснующейся в восторге публики был и, как и все, устроил моей хард- рокерше, в одночасье ставшей звездой овацию. Сюита номер один соль мажор Баха; я её ещё как-нибудь услышу…
Диск вышел… в ранее отпечатанных конвертах. «
В тот раз, впервые узнав в льющейся из радиоприёмника, записанной уже при мне песне голос Шарли, я подумал, что из другого мира явилась она. Того мира, что открылся ей по воле Сезама, но перед раскрытой дверью его застыла она, обессилев, и так и не войдя… в мир канувшей в прошлое мечты… позабытых, поразмётанных, что твоя листва по ветру, надежд из предшествующей жизни.
Друзья её, те не устояли перед возможностью в него проникнуть. Видел я эти «
От себя самой, быть может?
Что ж, тогда она во всём преуспела.
«
Вот и свободна она теперь, моя Шарли; плывёт, среди ускользающих воспоминаний своих… сама себе на уме…
Декабрь, двадцать первое, восемь утра, мгла, но снега нет. В аэропорту Завентем пока что совсем тихо. Пью кофе, в зоне прилёта. В восемь тридцать у меня встреча с Пьереттой и представителем
— Будьте поосторожней, тут полно ворья, метут всё, прямо с тележками.
— Мерси, — вежливо благодарю его.
Смотрю ему в след; тот удаляется и усаживается в другом конце кафетерии. Спешить мне некуда, так что продолжаю за ним наблюдать. Спустя всего каких-то пары-тройки секунд он поднимается, кладёт руки на поручень тележки, гружёной парой дорогих чемоданов с лейблом
Не лезу в заварушку, даже когда взрослый этот, лет уж под пятьдесят, разбазариватель груза собирает возле себя свору полусонной прислуги, способной разве что руками разводить, да на комнату секьюрити указать.
Я жду Пьеретту и билеты.
Пересеклись мы с нею после годовщины моей всего лишь раз; Богу одному ведомо, где её носило. Не знаю, по какой такой стыдливости неуместной не расспросил её о Шадии. Я мог бы рассказать ей, что с тех пор, как впервые встретил её протеже, так перед глазами своими каждую ночь и видел ту, танцующей и недосягаемой; что во многом схожи лица их, её и Шарли; что вызвала она сейсмическое потрясение во мне, потому в кучу малу и перемешались выпуклости и впадины натуры моей, и из состояния каменного в состояние пламени перешёл я; что во снах моих она то следовала за мной, то бежала от меня. Я чуть было не написал ей, но воздержался, подумав, что было бы нетактично досаждать кому-либо, навязывая письмо, какое вовсе и не ожидается. Хлопоты сии допускают, что отправитель со стороны получателя обнаружит хотя бы минимум внимания, что претенциозно само по себе.
С другой стороны, кто вам сказал, что новое то чувство, покров с которого вы срываете, большего стоит, нежели принадлежащее другому? Уважения оно не менее вашего достойно. Хотя, если письмо своё вы доверите реке, вы адресуете его не кому-то конкретно, а кому придётся. Тем самым, мадам, извольте
