— Э нет, пойдёшь со мной.
И устроились мы оба на парковой скамье, словно давние приятели. Не делили мы с ним, что называется краюху хлеба, но делили одну девицу, а двух мужиков не очень сильно это сближает. Шарли, увидав нас перед собой, приняла то без всякого удивления, словно ждала обоих.
— Олан! Юльен!
Снова сомнение. Видимо, нужно ей присутствие второго, чтобы она наконец меня признала, чтобы снова я для неё засуществовал, но в правильном контексте, то бишь сателлитом Ролана.
Или же память её со времени моего последнего, с неделю тому, визита, что весьма кстати, улучшилась, и прилив сознания её выбросил на пляж со времён перенесённого шока в бескрайности его блуждавшую хрупкую лодчонку, с именем моим на борту.
Ролан принял её в свои объятия и нежно обнял.
Я не осмелился сделать то же. Может оттого, что она выше меня… А может оттого, что тот туман, через который видела меня она, приглушавший оставленные мною дурные о себе воспоминания, чувствовать меня принуждал отделявшую её от меня дистанцию. Или же, ещё одно, казавшееся мне прекрасным толкование, потому как, смутно догадывался я, что участвовавшие во встрече персоны были не теми, кого ждали. Иначе говоря, то была не та Шарли, которую знал я прежде, — сам же был лишь зыбким, внезапно вынырнувшем из поблекшего прошлого фантомом.
Не важно, подумалось мне, он выиграл.
Удрученный и пристыженный, я направился от них прочь.
— Эй, ты куда? Ты же не бросишь её теперь, когда она так нуждается в тебе?
— Как так? — спросил я, сбитый с толку. — Теперь вы же здесь.
Оставив Шарли возле скамьи, он отвёл меня в сторону.
— Ей ты нужен, без тебя она не выкарабкается.
Я не верил ушам своим.
— Она же всё сделала, чтобы сбежать от меня.
— Ты хоть не дёргайся… с тобой у неё хоть метка есть. А я укореняться не умею.
— Она будет вас искать.
— Не в том состоянии, в котором она теперь.
Мне подумалось, что ему-то удобно оставить её «выздоровление» на меня, с тем чтобы потом меня же себе за спину и отодвинуть, но ответил как лицемер:
— Наберитесь терпения, она станет прежней, ей уже много лучше, нежели когда я её видел в прошлый раз.
— Это тебе терпение надо.
— Вы всё бросаете?
— А что бы ты сделал на моём месте?
— Я не оставил бы её ни на секунду.
— Ну и радуйся, это-то ты сделать сможешь.
Теперь я уже совсем ничего не понимал.
— Когда к ней сознание вернётся, она же примется вас разыскивать, бросит меня и бросится опять вдогонку за вами.
Так прямо ему и сказал, пускай не думает, будто я больший идиот, чем есть на самом деле.
— Там видно будет, сам с ума не сойди.
— Я же не собака, я не могу привязаться к ней ещё раз и смотреть потом, как она в очередной раз уходит. Да и не смогу я, после того, что она со мной сделала, сердце перед ней раскрыть.
— Никто тебя и не заставляет.
И тишина.
— И потом, думаешь, мне она ничего не сделала, я, думаешь, не страдал? Думаешь, когда в объятиях твоих утешалась, мне в радость было? Время всё по местам расставит. Ты займёшься ею, поможешь стать самой собой. Может, придётся тебе при том и пальцы кусать, потому как остаток иллюзий утратишь, так, по крайней мере, у неё хоть выбор будет.
— Вы-то чем рискуете?
И снова тишина…
— Тем, что она меня забудет во второй раз.
— Но она и меня может снова позабыть.
— Ну, вот видишь, мы и квиты: шансов у тебя себе её вернуть как и у меня, столько же, если взяться за дело.
— Вернуть её? Но, я никогда её не завоёвывал, вы же ею управляли как роботом, на расстоянии.
— А вот тут ты ошибаешься, бедолага, тебя-то она по-настоящему ценила. Не знаю, чего уж там сделал ты, но приглянулся ей. Ведь речи не могло быть о том, чтобы я её из виду потерял, так нет, она решила ж всё по-своему, и мне долго пришлось дожидаться, поверь мне. Я даже чуть было не решил, уж не в раю ли ты с ней. А потом узнал, что она и тебя кинула.
Правду говорил он или разглагольствовал? Как бы там ни было, но я снова духом воспарил.
— И вы её больше не любите, — посмел сказать я.
— Речь не о любви, но о разуме и выживании. Я хочу, прежде чем что-то надумывать, в её настоящие глаза взглянуть, а настоящие глаза свои только с тобой сможет она себе вернуть. Это-то ты мне и должен, даю тебе на то не больше двух лет.
— Постойте, а что если и третий есть? Где была она между тем днём, когда ушла от меня и 2 ноября? Не у матери, я проверил. Вам это известно не было, но оба мы, и вы и я, родились в один день, 2 ноября и той же ночью на неё напали.
— Да, знал я об этом, только как может это влиять на причину нападения?
— Вы тоже знали об этом? Так вы не мало знали обо мне. Догадываюсь, что вы также знали, для кого был букет, который Шарли несла в день нашего рождения.
— Для тебя он был.
— Так я же у себя был, не мог я её упустить.
— Кто-то ей сказал, что тебя там нет.
— И кто же?
— Одна женщина, ты ей нравился, ещё одной, и что ж ты такого делал, что все они в ноги тебе падали?
— Давайте… потешайтесь!
— Она думала, что если Шарли снова обоснуется у тебя, это разожжёт мой гнев. Ревнив очень я.
— Да о какой женщине вы говорите?
— Я тебя лучше знаю, чем ты думаешь. Умеешь ты воспользоваться ситуацией, у меня терпения твоего нет. Знаю, что уважаешь её, что не насмехаешься над ней.
— А вам-то откуда это известно?
— Да уж знаю…
— По любому, всё это в прошлом. Нынче другим я занят, работа у меня, женщина другая.
— Ну и ну! Издеваешься?
— Да о чём вы, в конце то концов?
— О том, что мне моя матушка рассказывала.
— Ваша мать? Да, что вы тут мне плетёте, никакой вашей матери я не знаю.
— А Пьеретта?
— Пьеретта ваша мать?
— Ну да, что в том такого? И перестань ты выкать, красавчик.
Так вот и выведал я, что Пьеретта, мадам Дюпре, спасла меня от преследований своего сына, шкуру бы с меня снявшего, узнай он, что Шарли вернулась ко мне. По доброте душевной? О том я и помыслить не осмеливался.
Сказочка её о найденном в ванной бумажном кораблике казалась весьма забавной, но версия сына была, по правде сказать, убедительней.
