секретам, но не предавая профессиональной тайны, Розарио сливал мне имеющуюся у него информацию малыми каплями, держа, тем самым, в напряжении и ошеломляя прозорливостью.
Втолковывал мне, будто жуткую ту, скрытую от посторонних глаз, символическую и нарочитую, игру кровожадного мясника, он фактически разгадал. Останки женских тел обнаруживали вдоль всей Эн, на улицах Сантанс[13], Экзекюсьон[14] , Энкьетюд[15], Сент-Симфорьен [16], из чего следовало, что тот, как бы, обезглавливал II-ой век.
Мясник в своих деяниях был последователен, это поняла вся Бельгия.
Розарио же, плут, размышлял шире остальных.
— Кому сегодня известно, кто такой этот святой Симфорьен? — спрашивал он у меня. — Папа, и тот его позабыл. Где говорят об этом мученике? Подумай, Жюльен…
— Не понимаю, Розарио.
— Есть два варианта.
— И?
— Речь идёт либо о неком жителе из одноимённой сельской дыры по шоссе Бинч — Монс, или же…
Розарио скребёт затылок на манер Коломбо.
— Или же?
— Или же о ком-то, кто посещает колледж Сент-Симфорьен в Эн-Сент-Винсент.
— Ну…
— Понимая, что наш мясник — вспомни о ловкости, с которой управляется он с пилой — получил навыки коновала или хирурга, мне не кажется невозможным проверить всех профессионалов, занятых на разделке животных, бывших или нынешних, живших или всё ещё продолжающих жить в деревушке и посещающих храм имени этого святого.
— А любой из бывших студентов колледжа его имени мог стать мясниками или хирургами?
— Так, ты всё понял,
— Здорово, Розарио, ты на правильном пути.
— Есть тут у меня одна мыслишка, только никому не рассказывай.
— Клятвенно заверяю тебя, Розарио!
Психоз, охвативший всю область, равнодушным не оставил и меня, порой трудно было мне избежать пусть и неправдоподобной, но так же и до конца не невозможной мысли, что милая беглянка моя могла попасть в сети монстра. Просил я Розарио раздобыть как можно более полный список бедных Евиных дочерей, об исчезновении которых соответствующие власти заявили официально.
Не было у меня координат и экс-будущей тёщи моей. Припомнилось даже, что та была прохладна с дочерью, из-за меня. Не осмелился бы ни за что я, конечно же, связаться с ней, из страха столкнуться с нежеланием говорить со мной, но и из риска нарваться непременно брошенную трубку. Счастлив был бы услышать её: «
«Ладно, Розарио скоро всё прояснит…» — подумалось мне.
Несколько дней спустя, в обеденный перерыв, беру напрокат наш труповоз, чтобы навестить своего друга, инспектора комиссариата Монса, позвал меня он через Легэ и пригласил повидаться, с тем чтобы продвинуться вперёд в нашем расследовании…
Прибываю в то самое время, когда он приступает к допросу одного из мясников, в предположении многочисленных. Односельчанин мой появляется в дверях одного из кабинетов и знаками предлагает мне дождаться его, заговорщически подмигивая в мой адрес. Розарио известно, что с того места, на коем я сижу, всё слышно и, более того, можно разглядеть подозреваемого. Инспектор Беллясе вопросы свои задаёт, отчётливо артикулируя. Смею доложить, субъект, едва мною различаемый, соответствующей комплекции… с всклокоченными волосами и бородой, огромными, сплошь укрытыми татуировкой руками, торчавшими из драной, кожаной жилетки накинутой на голое тело. Но, я тут же прогнал от себя легкое на помин обвинение в адрес этой «грязной рожи».
Розарио: — Ты мясник?
Субъект: Что вы хотите сказать этим «мясник»?
— Ты разбросал мусорные пакеты с женскими останками по вдоль Эн?
— Я… Да, как вы смеете задавать мне этот вопрос? Послушайте… у меня на это руки коротки.
— Память у тебя, можно сказать, короткая… ты мясником был?
— Да, а что?
— В Сент-Симфорьене жил?
— Там всё ещё и живу…
— Кто такой святой Симфорьен?
— Святой.
— Так, а ещё?
— Что я, знаю?
— Что он такого сделал?
— Нимб, что ли, свой разбил?
От Розарио не ускользнул след усмешки, что обыкновенно им пренебрегалось.
— Эй, чувак… ты смеёшься, что ли, надо мной?
— Совсем нет, мсье полицейский, но откуда мне это знать?
— Ты в церковь ходишь, или когда-нибудь ходил?
— Нет, я всё время в кирку хожу.
— Потому и не знаешь, кто такой этот святой?
— Так… у протестантов нет святых.
Наступает тишина… Раздосадованный Розарио постукивает кулаком по тыльной стороне второй руки. К допросу подключается молчавший прежде комиссар Дюмолин. Он извлекает из какой-то папки фото.
— Узнаёте? Это голова одной из жертв.
— Это Жаклин, только без вставной челюсти…
— Кем она тебе приходится?
— Были какое-то время вместе…
— Бил её?
— Только, когда заслуживала.
— Как это?
— Если препиралась.
— А ещё? Ну-ка, рассказывай.
— Когда храпела…
— А отчего она храпела?
— Вы хоть одну бабу знаете, которая не храпит?
— Не моё это дело… так почему она, Жаклин эта, храпела?
— Бывало, возвращался домой поддатый, поздно ночью, ну будил её, чтоб поколотить… но из-за этого в мясники… куда там… чтоб я распилил!.. Да, вам лишь бы кого в виноватые… все вы полицейские такие… вот хотя бы меня, честного воришку, и туда же… хотя я сам бы для неё на части разорвался. Также и с первой моей бабой, когда она кончила с собой, прыгнув с машины, на скорости сто в час. Пытались повесить её смерть на меня… А я хотя бы потому был не причём, что не мог её удержать. Хотел бы я на вас при этом посмотреть, рёхнутую держать и тут же, как того требуют в правилах вождения, ни при каких обстоятельствах руль не бросать. И потом… эти бабы… вы же знаете, когда им что-то в голову взбредёт… Ну, может, мне нужно остановиться было, когда она слетела с «Хонды», но, я же спешил, мне было нужно успеть к началу забастовки, чтоб всё не перекрыли… нелёгко было тогда, вы же знаете, мсье сыщик.
— Комиссар!
— Как хотите… А то, любил я её… когда увидел в зеркале заднем, дак слёзы на глаза навернулись.
