Как создается имя летчика? Работой. Тут ничто не поможет тебе выдвинуться в первые ряды. Только работа — твоя работа в воздухе, в небе. Ну, допустим, ты добился своего: тебе помогли, тебе поверили, тебе дали машину — новую, редкостную… Что ж, пожалуйста, садись, лети. Сумеешь оседлать ее – тебя заметят, и ты, как мечтал, станешь знаменитостью. Только учти: полет небезопасен. Новую машину изучали в лабораториях, «продували» в аэродинамических трубах, но как она поведет себя в воздухе, никто не знает. Если б знали, к чему тогда испытания? Может, она не будет слушаться рулей, может, на предельной скорости у нее отвалится крыло, может, случится в небе пожар. Да мало ли что может быть: ты ведь первый… Садись, лети.

Знай: тут ты не сможешь притвориться. Это в тылу фанфарон сойдет порой за смельчака, наглец — за героя. На передовой все становится на свое место: смелый там смел, трус труслив. Так вот на испытательном аэродроме всегда война: и вчера, и сегодня, и завтра. Если ты действительно смел, иди: машина ждет тебя.

Один полетишь. Один на виду у всех. И оценена будет не общая работа, в которой не видать, кем что вложено, а твоя работа, и только твоя… Ты все еще веришь в себя? Садись, лети. Но если плохо полетишь, тебя сразу уберут с аэродрома. Во имя твоей же драгоценной жизни турнут отсюда!

А если хорошо полетишь… Учти: тут мало быть смелым однажды. Собрать все силы в минуту опасности, задавить в себе на мгновение страх — на это способны, пожалуй, многие. Здесь труднее. Если ты хорошо полетишь, тебя признают. И окажут доверие: дадут испытывать новую машину. Еще более сложную.

Достанет у тебя сил на эту каждодневную войну с капризами машин, с небом, с самим собой — изволь. И если хорошо будешь работать, спасибо скажут тем, кто помог тебе: они не зря старались, стране нужны испытатели. Если ты мечтал о больших заработках — что ж, своим трудом ты заслужишь их, труд испытателя оплачивается высоко. Но жадность будет убита в тебе этой работой — она не из тех, за которые можно взяться во имя житейских благ. Желание славы привело тебя сюда?.. Тут надобно прежде всего договориться, что есть слава. Если ты мечтал, чтоб тебя узнавали на улицах и девицы ждали тебя у подъезда с мокрыми букетиками цветов, так этого не будет. Тогда уж надо стать лирическим тенором или, еще того лучше, актером кино — вот кому проходу не дают на улице. А известны ли тебе имена лучших наших летчиков-испытателей?.. Нет, тут шумной славы не выйдет. Впрочем, если ты тщеславен, бахвалься на здоровье! Только это уже не будет хвастовство: говорить о настоящих, взаправду пережитых опасностях — это не значит хвастать. Да и захочется ли тебе тешить своим сокровенным чье-то ленивое любопытство? А друзья и без твоих рассказов будут все знать: они всегда рядом с тобой.

Итак, собирай в кулак все лучшее, что в тебе есть — волю, выдержку, хладнокровие, смелость, преданность Отчизне — и иди. Твое будущее в твоих руках — работай. На этом пути ты заслужишь уважение товарищей, благодарность народа и скромное имя летчика-испытателя.

…О летчиках-испытателях эта маленькая повесть. В ней нет вымысла. Те, кого вы встретите на страницах книги, названы действительными именами. Потому что нельзя, на мой взгляд, «сочинять» такие судьбы, да и не к чему, когда сама жизнь знакомит нас с героями. Я видел этих людей, бывал у них на заводе и дома, в лабораториях и на летном поле, я сдружился со многими из них — пусть они останутся такими, какими и узнал их и запомнил. И если не удастся вложить эти судьбы в «единый сюжет», меня утешит другое: читатель будет знать, что все описанное случилось в действительности, имело, как говорится, место.

Мне осталось добавить, что я люблю этих людей, о которых решился писать.

В начале августа 1945 года летчика-испытателя первого класса Алексея Николаевича Гринчика вызвали в Наркомат авиационной промышленности. Он отправился туда с утра. Надел новый коричневый костюм, в котором был (он знал это) особенно широкоплеч, надел белую ослепительную рубашку, с вечера приготовленную женой. Дина любила, чтобы муж был наряден. Он сделал вид, что соглашается на весь этот парад, лишь уступая ей. Вызов в наркомат Дину не встревожил: с тех пор, как Гринчик стал заместителем начальника летной части, ему часто приходилось туда ездить. О том, что на сей раз его вызнали не просто в наркомат, а к наркому, он не сказал.

Дина вышла на крыльцо проводить его. Так у них было заведено: куда бы он ни отправлялся (не только на полеты), она всегда провожала его. И всегда встречала. Утро занималось солнечное, просторное. Было тихо, аэродром еще молчал.

Жена снова придирчиво оглядела костюм мужа. Гринчик был хорош. Белый воротник красиво оттенял смуглоту его кожи. Она поправила воротник, стряхнула невидимую пушинку с плеча, задержала на плече теплую руку.

— Леша, может, наркома встретишь?

— Возможно, — сказал он.

— Леша, ты бы поговорил с ним…

— Опять ты об этом!

— Так ведь если к слову придется.

— Не придется.

— Леша, ты не сердись. Так нельзя жить, как ты живешь. Работа и работа, о себе совсем не думаешь. Ты ведь не просить — требовать имеешь право. Разве ты не заслужил?

— Многие заслужили.

— Другие в Москве живут. Вчера встретила Катю Лаптеву — помнишь их? На днях переезжают…

— Слушай, — сказал Гринчик, — не дождется того нарком, чтобы Гринчик у него квартиру просил!

Он ехал в город и по пути старался угадать, о чём пойдет разговор в наркомате. Проступков за собой он не помнил, выдающихся достижений тоже как будто не было. Продолжалась доводка старых машин, начались испытания двух новых, транспортных, особых новинок пока не поступало. В последний месяц Гринчик и вовсе не был на аэродроме, он отдыхал на Крымском побережье. Зачем его вызвали? Вчера Марк Галлай, узнав об этом, сказал: «Ясно. Тебя назначают начальником главка. А что? С таким загаром…»

— Мы пригласили вас затем, — сказал нарком, — чтобы предложить большую и очень ответственную работу. Речь идет, Алексей Николаевич, о том, чтобы вы провели испытания нового истребителя… Реактивного.

Так начался разговор. Разговор простой и в то же время, с точки зрения обычной логики, несколько странный. Гринчик сразу принял предложение, поблагодарил за доверие и честь. Нарком уточнил задание, назвал конструктора, помянул о сроках, объявил сумму вознаграждения. Гринчик сказал, что дело не в деньгах, что конструктора он знает, задание принимает, к работе может приступить хоть завтра. Они отлично поняли друг друга; агитировать летчика не требовалось.

Тема, таким образом, была исчерпана.

И все же нарком продолжал беседу. Он хотел, как он выразился, «полной ясности». Задание необычное, говорил нарком. Таких истребителей еще не было. И первым пойдет Гринчик, инженеров рядом с ним в полете не будет. Его потому и выбрали, что он сам по образованию инженер. Ручаться тут ни за что нельзя — надо, чтобы испытатель знал это. Ведь у него семья: жена и дочь. На такое дело человек должен идти с открытыми глазами… Гринчик ответил, что если бы ему нужны были гарантии безопасности, он выбрал бы другую профессию. О семье (вот оно и пришлось к слову) сказал, что жена его тоже выходила замуж с «открытыми глазами»: знала, за кого шла. «А машину я беру!» — упрямо заключил он. Но