старинному образцу имели бойницы. Все они были изрешечены пулеметным огнем. Повсюду еще валялись неубранные трупы афганцев, в особенности у разбитых городских ворот, где кучами лежали изуродованные артиллерийским огнем защитники города. По приблизительному подсчету при взятии Мазари-Шерифе число убитых афганцев насчитывало около 3000 человек. Число потерь Красной Армии составляло единицы.

Вот что рассказал мне советский генеральный консул.

Другим очевидцем этой бойни был нелегальный представитель Разведупра в Мазари-Шерифе, некто Матвеев.

– Да, операция была проведена чрезвычайно грубо,- рассказывал Матвеев.- Несмотря на то, что по отряду было отдано распоряжение по-русски не разговаривать, после занятия Мазари-Шерифе на улицах сплошь и рядом раздавалась русская брань. Наши аэропланы самым бесцеремонным образом, даже не закрасив звезд на крыльях, ежедневно совершали полеты в районе противника и бросали бомбы.Не исключена возможность, что кто-нибудь из иностранцев сумел сфотографировать эти картины и тогда нам трудно будет отговориться.

– Особенно ужасные картины наблюдались после взятия Мазари-Шерифе, когда отряд двинулся на Таш-Курган и дальше. Мне как военному представителю пришлось также присоединиться к отряду. Из Мазари мы выступили на следующее утро после его взятия и уже через два дня заняли Таш-Курган без всякого боя. Всех попадавших по пути отряда жителей тут же пристреливали, чтобы они не могли предупредить о нашем движении. Благодаря этой тактике, о нашем наступлении в Кабуле стало известно лишь на седьмой день после взятия Мазари-Шерифе. Оттуда срочно был выслан против нас 3000-ный отряд во главе с военным министром Сеид-Гусейном. Мы их встретили уже за Таш-Курганом, недалеко от Гейбака. Подпустив афганцев на дистанцию пулеметного огня, мы сразу открыли ураганный огонь. Прицелы были взяты заранее. Люди валились, как скошенные. Через полчаса отряд Сеид-Гусейна бросился вспять и забежал в горное ущелье. Тут мы их стали крошить артиллерийским огнем. Из 3000 спаслись не больше тысячи. Мы без остановки продолжали двигаться дальше. Трупы убитых никто не убирал. Когда мы через десять дней возвращались той же дорогой, трупы еще лежали полуразложившимися. Да, нужно сказать, наши ребята умеют стрелять, и мы бы в неделю добрались до Кабула, если бы Аманулла продержался в Кандагаре,- закончил Матвеев с сожалением в голосе.

Это рассказывал военный, побывавший не раз на фронтах. Даже его поразила жестокость расправы с ни в чем неповинными афганцами. А вот что рассказал о настроениях афганцев в тот период мой старый знакомый по Кабулу Фридгут, бывший в то время советским консулом в Маймене.

– Я выехал из Керков135 к месту назначения в Маймене136. Ехали мы верхом девять дней, останавливаясь в редко попадавшихся в пути кишлаках. Население отзывалось о новом эмире Бача-Саккау доброжелательно. В особенности за отмену налогов на землю его расхваливали крестьяне. Муллы также являлись его ярыми сторонниками и отзывались о Бача-Саккау, как о восстановителе подлинной мусульманской религии, которую чуть не уничтожил своими реформами Аманулла. Вместе с тем никто, даже правительственные чиновники, не верили в прочность новой власти и ожидали каких-то перемен.

Однажды пришел ко мне наш повар консульства и говорит:

– Саиб, я покидаю службу у вас, так как меня назначили начальником местного гарнизона. Только, пожалуйста, не принимайте пока на мое место другого повара. Может быть, все опять переменится, и я с удовольствием опять приду работать для вас.

Я ему обещал, что место повара в консульстве будет числиться за ним еще месяц.

Однако постепенно новые правительственные чиновники, набранные из мелких лавочников и ремесленников, начали привыкать к власти и входить во вкус. Они начали подражать в своих привычках старым чиновникам и сводить личные счеты со своими врагами.

Лавочник, назначенный уполномоченным Министерства иностранных дел, однажды, встретив консульского слугу на базаре, кричит ему.

– Эй, Вали Мамед, передай консулу, чтобы он приготовил сегодня чай, так как я приду с визитом.

Он где-то слышал, что на приемах у консула угощают чаем и печеньем.

Население к русским относилось очень хорошо, но когда до Маймене дошла весть, что советские войска проникли в Афганистан, то все, как один, решили идти на помощь правительству, чтобы изгнать неверных из родной страны. Начались спешные приготовления отрядов… но выступить не пришлось. Красные войска дошли только до Гейбака. В Москве Сталин, получив известие, что Аманулла, оставив Кандагар, ушел в Индию,, распорядился немедленно вернуть назад отряд. Возращаясь через Мазари-Шерифе, красные войска не забыли захватить с собой весь каракуль, имевшийся в наличии в складах этого города. Это была компенсация за расходы, понесенные советской властью по организации экспедиции. За время похода было 120 человек убитых и раненных в отряде и перебито до восьми тысяч афганцев.

Эта авантюра была предпринята Сталиным весной 1929 года, т. е. в середине второго года пятилетки, долженствующей привести СССР к социализму, к экономическому благосостоянию рабочих и крестьян.

Пусть каждый рабочий, каждый крестьянин спросит у Сталина, зачем ему нужно было в тайне от народа и правительства поддерживать короля Амануллу – представителя помещиков и капиталистов, против носителя крестьянских чаяний – Бача-Саккау. Пусть спросят, на каких условиях Сталин согласился восстановить Амануллу на троне? Зачем он скрыл эту авантюру от советской власти. Не говорит ли это, что Сталин может готовить или уже готовит еще какую-нибудь авантюру за спиной трудящихся Советской России.

Уже больше месяца как московская 'Правда' начала вести подготовительную кампанию к предстоящей проверке и чистке Всесоюзной Коммунистической Партии. Ежедневно усердные хранители чистоты партии помещали в газетах статьи с рецептами, как чистить партию, чтобы вычистить всех, кто ей не угоден. На всех собраниях и заседаниях также дискутировался вопрос о методах чистки. Почти все ГПУ было занято подбором и подготовкой материалов, компрометирующих того или иного члена партии. Сотрудники, встречаясь, говорили только о предстоящей чистке. Каждый только и думал о ней.

Иностранный отдел ГПУ также не являлся исключенным и был взбудоражен предстоящим событием. Сотрудники нервничали, не зная, как, с какого конца начнется чистка. Нормальная работа отдела нарушилась. Однажды утром, придя на службу, я застал Кеворкяна сидящим над кучей книг по политике, экономике и истории партии, из которой он старательно делал выписки.

– Чем это ты занят, Коля? У тебя доклад что ли? – спросил я.

– Какой там доклад! Он готовится к чистке, как к экзамену в институте. Боится, что его срежут,- насмешливо ответил за него Макарьян.

– Да, конечно, боюсь! Читал ты вчерашний номер 'Правды'? Пишут, что нужно во время чистки обратить особенное внимание на непролетарский элемент и на выходцев – из других партий,- обратился Кеворкян к Макарьяну.- А ты не боишься, что ли? Небось, каждый вечер зубришь дома политграмоту:

– Я думаю, что главное внимание во время чистки будет обращаться не на знания, а на то, насколько активен и полезен, как коммунист. Ну, конечно, и социальное происхождение будет играть роль,- сказал я.

– Какой там! Вчера мне ребята рассказывали, как идет чистка в Комакадемии137. Задают самые заковыристые вопросы по всем отраслям марксистской литературы,- ответил Кеворкян.

– Ну, то в академии, на то они и учатся, чтобы знать. А по-моему, там их просто прощупывают, чтобы выяснить, нет ли у члена партии какого-либо уклона,- заметил Макарьян.

– Как все-таки странно,- сказал после некоторого раздумья Кеворкян,- сегодня ты член коммунистической партии, авангард мировой революции, борец, ответственный работник ГПУ, а завтра тебя за какую-нибудь ерунду исключат из партии, выгонят со службы, и ты попадешь в ряды обывателей, а то и в ряды контрреволюционеров.

– Будь спокоен, без серьезного повода не исключат,- сказал я.

– Что значит, не исключат! Все в руках ЦКК. Недаром говорят, что самый знаменитый химик в СССР –