в чем не повинна...

— Тысячу триста франков! — проговорил гранильщик и продолжал свою воображаемую работу, не глядя на Родольфа.

— Отец! — воскликнула Луиза, бросаясь перед ним на колени и хватая его за руки. — Это я, твоя дочь Луиза!

— Тысяча триста франков, — повторил он, с трудом вырываясь из объятий дочери. — Тысяча триста франков... А иначе, — добавил он шепотом, словно доверяя величайшую тайну, — иначе Луизу ждет гильотина...

И он снова принялся вращать воображаемый шлифовальный круг.

Луиза закричала:

— Он сошел с ума! Он безумен! И все из-за меня... Я всему причина. О господи, господи, но я не виновата... Я не хотела сделать ничего дурного... Это все он, этот зверь, чудовище!

— Успокойся, бедное дитя, наберись храбрости, — сказал Родольф. — Не будем терять надежды... Может быть, это только временное помешательство. Ваш отец слишком настрадался; столько несчастий, и все одно за другим, этого никто бы не перенес... Разум его затмился, однако будем надеяться, что не надолго.

— Но моя мать, моя бабушка, сестры, братья, что с ними станет? — воскликнула Луиза. — Теперь у них нет ни отца, ни меня... Они умрут от голода, нищеты и отчаяния!

— Вы забыли обо мне... Успокойтесь, у них ни в чем не будет недостатка... И наберитесь храбрости, говорю я вам. Ваше признание поможет покарать опасного преступника. Вы убедили меня в своей невиновности, и она будет признана всеми, я в этом уверен.

— Ах, сударь, вы видите, сколько зла причиняет этот человек: бесчестие, безумие, смерть... И никто ничего с ним не может поделать! От одной этой мысли мне не хочется жить!

— Пусть другая мысль поможет вам перенести все беды.

— Что вы хотите сказать, сударь?

— Унесите с собой уверенность, что ваш отец, вы сами и все ваши близкие будут отомщены.

— Отомщены?

— Да! Клянусь вам! — торжественно ответил Родольф. — Клянусь вам, когда преступления этого человека будут доказаны, он жестоко поплатится за бесчестие, смерть и безумие, которые сеет вокруг себя. И если даже закон окажется бессильным покарать его, если его хитрость и ловкость столь же непомерны, как его злодеяния, против его хитрости найдется другая хитрость, против его ловкости — другая ловкость, против его злодеяний — еще более страшные, но праведная неотвратимая месть не будет похожа на трусливое и тайное убийство.

— Ах, сударь, да услышит вас бог! Я не думаю об отмщении за мои страдания, я думаю о безумном отце, о моем ребенке, который ни минуты не прожил...

Луиза сделала последнюю попытку вырвать Мореля из мрака безумия.

— Прощай, отец, прощай! — воскликнула она. — Меня уводят в тюрьму... Я больше тебя не увижу! Твоя Луиза прощается с тобой. Отец, отец мой, отец!

Но он не ответил на эти душераздирающие призывы.

Ничто не пробудилось в его несчастной помраченной голове, ничто...

Струны родительских чувств, которые труднее всего разорвать, даже не дрогнули, не отозвались.

Дверь мансарды открылась. Вошел полицейский комиссар.

— Время истекло, — сказал он Родольфу. — К сожалению, должен вам сказать, что эта беседа не может быть продолжена долее.

— Эта беседа окончена, — с горечью ответил Родольф, показывая на Мореля. — Луизе нечего больше сказать своему отцу, потому что он не слышит свою дочь... Он сошел с ума.

— Господи боже мой! Этого я и боялся! — воскликнул комиссар. — Какой ужас!

Он живо приблизился к ремесленнику и после минутного осмотра убедился в горестной истине.

— Ах, сударь, — печально сказал он Родольфу, — я с самого начала искренне желал, — чтобы невиновность этой юной девушки была признана и доказана! Однако после такого несчастья я не стану ограничиваться одними пожеланиями, нет! Я расскажу об этой семье, такой честной и такой обездоленной, я расскажу о последнем ужасном ударе, который ее поразил, и можете не сомневаться, судьи найдут еще одну причину, чтобы оправдать обвиняемую.

— Хорошо, сударь, — согласился Родольф. — Поступая таким образом, вы не только выполняете свои обязанности, вы исполняете священный долг.

— Поверьте мне, наши обязанности почти всегда тяжелы и печальны, поэтому мы всегда радуемся и бываем счастливы, когда можем оказать помощь добрым и честным людям.

— Еще одно слово, сударь. Признания Луизы Морель убедили меня в ее невиновности. Можете вы мне сказать, как было открыто ее так называемое преступление, вернее, кто об этом донес?

— Сегодня утром, — ответил комиссар, — ко мне явилась экономка господина Феррана и заявила, что после поспешного бегства Луизы Морель, которая, как она знает, была на седьмом месяце беременности, она поднялась в ее комнату и нашла там следы тайных родов. После недолгих поисков следы на снегу позволили ей обнаружить труп новорожденного младенца, похороненного в саду.

После ее заявления я прибыл на Пешеходную улицу. Господин Ферраи был возмущен, что такой скандал произошел в его доме. Кюре из церкви Благовещения, за которым он послал, тоже подтвердил, что дочь Мореля призналась перед ним в своем грехе и просила своего хозяина проявить к ней жалость и милосердие. Кроме того, он часто слышал, как господин Ферран самым строгим тоном предостерегал Луизу Морель, предсказывая ей, что рано или поздно она себя погубит. «И предсказания его исполнились самым прискорбным образом», — добавил священник. Негодование господина Феррана, — продолжал комиссар, — показалось мне таким справедливым, что я его разделил. Он сказал мне, что Луиза Морель наверняка укрылась у своего отца. Я тотчас направился сюда. Преступление было явным, и у меня имелись все основания для немедленного ареста.

Родольф с трудом удержался, услышав о негодовании Феррана. Он сказал полицейскому комиссару:

— Благодарю вас, бесконечно благодарю за вашу снисходительность и за то, что вы хотите помочь несчастной Луизе. Я попрошу отвести ее бедного отца в сумасшедший дом, а также мать его жены, такую же помешанную.

Он обратился к Луизе, которая все еще стояла на коленях перед отцом, тщетно пытаясь вернуть его к разуму:

— Дитя мое, вам придется уйти, не повидавшись с матерью. Избавьте ее от тягостного прощания... О судьбе ее не беспокойтесь: отныне ваша семья ни в чем не будет нуждаться, мы найдем женщину, которая позаботится о вашей матери, ваших сестрах и братьях, и ваша добрая соседка, Хохотушка, присмотрит за всем. Что касается вашего отца, то будет сделано все, чтобы он оправился как можно скорее. Мужайтесь и верьте мне: честные люди нередко подвергаются самым жестоким испытаниям, но всегда выходят из них еще более закаленными, еще более сильными и достойными.

Через два часа после ареста Луизы, Давид, по приказу Родольфа, отвез гранильщика и старую идиотку в Шарантон[93], где им были обеспечены отдельные комнаты и самое внимательное лечение.

Морель покинул свой дом на улице Тампль без всякого сопротивления: он пошел туда, куда его повели, безразличный ко всему; его помешательство было тихим, безобидным и печальным.

А бабушка хотела есть. Ей показали мясо и хлеб, и она пошла за мясом и хлебом.

Драгоценные камни ювелира, оставленные его жене, были в тот же день переданы посреднице, г-же Матье, которая приехала за ними.

К несчастью, за нею неотступно следил Хромуля, узнавший об истинной ценности якобы фальшивых бриллиантов из подслушанного разговора Мореля с судебными приставами. Сын Краснорукого выяснил, что она жила на бульваре Сен-Дени в доме номер одиннадцать.

Хохотушка с большой осторожностью рассказала Мадлен Морель о том, что ее муж помешался, и об аресте Луизы. Сначала Мадлен горько плакала, рыдала, но, когда первый приступ отчаяния и боли прошел, это несчастное, слабое и легкомысленное создание успокоилось, видя, что сама она и ее дети ни в чем не нуждаются благодаря щедрости их благодетеля.