холодный как лед! Я припала губами к его ротику, чтобы почувствовать дыхание... приложила руку к его сердцу... Оно не билось... он умер!

Луиза залилась слезами.

— Ах, в этот миг со мной что-то случилось, что-то невыразимое! Смутно помню, что было потом, все как во сне: отчаяние, ужас и ненависть, но больше всего — страх! Нет, я уже не боялась, что Ферран меня задушит, но я боялась, что, если найдут моего мертвого ребенка рядом со мной, меня обвинят, что я его убила. И мелькнула вдруг одна только мысль: спрятать его тельце, чтобы никто не нашел. Тогда никто не узнает о моем позоре, отец не будет гневаться на меня, Ферран не станет меня преследовать, потому что теперь, без ребенка, я смогу уйти от него, наняться служанкой в какой-нибудь другой дом и зарабатывать хоть немножко, чтобы помогать семье...

Увы, сударь, эти мысли заставили меня ни в чем не признаваться и спрятать мертвого младенца. Да, я была не права, но в моем положении, когда я мучительно страдала и чуть не сходила с ума, когда мне отовсюду грозила смерть, я не подумала о том, что меня ждет, если все откроется...

— Боже, какие мучения, какая безысходность, — удрученно проговорил Родольф.

— Быстро светало, и у меня оставалось всего несколько минут, пока в доме не проснулись, — продолжала Луиза. — Я больше не колебалась, завернула моего ребенка, как могла, спустилась потихоньку, дошла до самого дальнего угла сада, чтобы выкопать могилку и похоронить его там, но за ночь земля промерзла. Тогда я спрятала мертвое тельце в погреб, куда зимой никто не заходил, накрыла его пустыми ящиками нз-под цветов и вернулась к себе в комнату. Никто меня не заметил.

Обо всем этом у меня сохранилось лишь смутное воспоминание. Я была очень слаба и до сих пор не понимаю, как я нашла в себе силы и смелость сделать все это. В девять часов госпожа Серафен пришла узнать, почему я не встаю. Я ответила, что заболела, и умоляла позволить мне провести один день в постели, а завтра я покину дом, потому что Ферран меня увольняет. Через час он явился ко мне сам. «Вот видите, вам стало хуже, — сказал он. — А все из-за вашего упрямства. Если бы воспользовались моей добротой, вы сегодня были бы в семье славных людей, которые окружили бы вас участием и заботой. Впрочем, я и сейчас не оставлю вас: не такой уж я жестокий. Вечером к вам зайдет доктор Венсан».

От этой угрозы я содрогнулась. Я ответила, что накануне была не права, когда отказалась от его предложения, что сейчас я его принимаю. Однако пока еще слишком плохо себя чувствую и не смогу сразу уехать, но завтра мне наверняка станет лучше и я отправлюсь к Марсиалям, так что доктора Венсана беспокоить совершенно незачем. Я хотела только выиграть время, а на самом деле твердо решила назавтра покинуть этот дом и уйти к отцу, надеясь, что он никогда ничего не узнает. Мой ответ успокоил Феррана, и он проявил ко мне даже некоторую снисходительность и первый раз в жизни поручил меня заботам госпожи Серафен.

Весь день прошел в смертельной тревоге: я дрожала от страха, боясь, что кто-нибудь случайно найдет моего мертвого ребенка. Я молила только об одном: чтобы скорее потеплело, земля оттаяла и я могла бы его похоронить... Но пошел снег... и это тоже внушило мне надежду... Весь день я пролежала в постели.

Наконец, когда все уснули, я нашла в себе силы встать и добраться до дровяника; там я взяла топор для колки дров, чтобы вырубить в заснеженной земле могилку... Мне удалось это сделать ценой мучительных усилий... Тогда я взяла трупик и, обливая его слезами, похоронила, как могла, в маленьком ящике из-под цветов. Я не знала погребальных молитв, а потому прочитала над ним «Отче наш» и «Ave», моля бога, чтобы он принял его невинную душу в рай... Я думала, силы оставят меня и я не смогу засыпать землей этот маленький гробик... Мать, хоронящая своего ребенка!.. И все же я справилась... Чего это мне стоило, знает один лишь бог! Поверх земли я нагребла немного снега, чтобы ничего не было заметно. Мне светила луна. Надо все было скрыть, я долго не решалась уйти... Бедная малютка, в холодной земле, под снегом... Я знала, что он мертв, но мне почему-то казалось, что он страдает от холода... Наконец я вернулась в свою комнату и легла, меня всю трясло, и у меня был жар... Утром Ферран прислал узнать, как я себя чувствую; я ответила, что немного лучше и назавтра наверняка смогу уехать в деревню. Весь день я тоже пролежала, чтобы набраться сил. Вечером я встала и спустилась в кухню погреться; я сидела там долго совсем одна. Потом вышла в сад помолиться последний раз.

Когда я возвращалась к себе в комнату, мне повстречался Жермен на площадке лестницы перед кабинетом, где он иногда работал... он был очень бледен... Сунул мне в руку тяжелый сверток и очень быстро проговорил: «Завтра рано утром должны арестовать вашего отца по долговой расписке на тысячу триста франков. Заплатить ему нечем. Поэтому вот деньги... Как только рассветет, бегите к нему!.. Сегодня наконец я раскусил этого Феррана: он очень злой человек... Но я его разоблачу!.. Главное, никому не говорите, что эти деньги от меня»..

Он не дал мне времени даже поблагодарить его и быстро сбежал по лестнице вниз.

Этим утром, — продолжала Луиза, — пока в доме Феррана никто еще не вставал, я прибежала сюда с деньгами, которые дал мне Жермен, чтобы спасти моего отца. Но их оказалось недостаточно, и, если бы не ваша щедрость, я не смогла бы вырвать его из рук судебных приставов... Наверное, после моего ухода от Феррана они поднялись в мою комнату и нашли там следы, которые позволили им сделать ужасное открытие. Прошу вас, сударь, о последней услуге, — проговорила Луиза, вынимая сверток с золотыми, — можете вы вернуть эти деньги Жермену?.. Я обещала не говорить никому, что он служит у нотариуса, но, поскольку вы это уже знали, я не выдам его тайну... А теперь, сударь, повторяю еще раз: бог свидетель, я не солгала ни единым словом... Я не старалась снять с себя вину, а только...

Но, внезапно прервав свою речь, Луиза в ужасе закричала:

— Сударь, взгляните на моего отца!.. Смотрите, что это с ним?!

Морель слушал последнюю часть рассказа дочери с мрачным безразличием, которое Родольф объяснил себе полным упадком сил несчастного ремесленника. «После целого ряда страшных потрясений, следовавших одно за другим, силы его иссякли, чувствительность притупилась, и он уже не может даже возмущаться», — думал Родольф.

Но он ошибался.

Подобно пламени факела, который то угаснет, то разгорится, меркнущий разум Мореля иногда еще вспыхивал, освещая отдельные сцены отблесками понимания, но вдруг заколебался и... угас.

Совершенно безразличный ко всему, что говорилось и происходило вокруг него, гранильщик тихо сошел с ума.

Хотя его шлифовальный круг находился на другом конце верстака, а под рукой у него не было ни драгоценных камней и никаких орудий, ремесленник внимательно и прилежно выполнял свою обычную работу с помощью воображаемых инструментов.

Он сопровождал эту пантомиму тихим жужжанием, воспроизводя звук вращающегося шлифовального колеса.

— Смотрите, смотрите, — продолжала Луиза со все возрастающим страхом. — Что с ним?

Затем она приблизилась к ремесленнику.

— Отец, вы меня слышите? Отец!

Морель посмотрел на нее мутным и неопределенным, ничего не выражающим взглядом, свойственным тихопомешанным.

Не прекращая своей воображаемой работы, он заговорил негромко и печально:

— Я должен тысячу триста франков... это цена за жизнь Луизы. Надо работать, работать... О, я заплачу, заплачу, заплачу...

— Господи, но это немыслимо! Это не может продолжаться! Ведь он не совсем сошел с ума, не правда ли? — вскричала Луиза душераздирающим голосом. — Он придет в себя... Это лишь минутное затмение.

— Морель, друг мой! — обратился к нему Родольф. — Мы здесь, рядом с вами. Вот ваша дочь, и она ни