— Вы ж не так жестоки, чтобы увести Мореля! Что станет со мной, с пятью детишками и слабоумной матерью? Посмотрите на нее, посмотрите, как она скорчилась на своем топчане! Она совсем впала в детство, добрые господа, она выжила из ума!

— Эта остриженная старуха?

— Смотри-ка, она в самом деле острижена! — сказал Маликорн. — А я — то думал, что у нее на голове белый платок.

— Дети, просите не коленях этих добрых господ! — воскликнула Мадлен в последней попытке умилостивить судебных приставов.

Но перепуганные детишки только плакали и не осмеливались вылезти из своего матраса.

От всего этого необычного шума, от вида незнакомых людей старая идиотка начала кричать и глухо рычать, ударяясь затылком о стену.

Морель, казалось, не видел, что происходит вокруг него. Этот удар был таким ужасным, таким неожиданным; арест его грозил такими страшными последствиями, что он не мог об этом даже думать... Лишения измучили его, и он вконец обессилел; бледный, с блуждающим взглядом, сидел он на своей табуретке, опустив руки, с поникшей на грудь головой.

— Довольно! Тысяча чертей! Когда-нибудь это кончится? — завопил Маликорн. — Мы что здесь, на свадьбе? Пошли, иначе я тебя поволоку!

Пристав схватил ремесленника за плечо и затряс.

Эти угрозы, эти грубые жесты вконец испугали детей; трое мальчиков, почти голые, выбрались из своего матраса, бросились в ноги судебным приставам и закричали, сложив ручки, жалобными голосами:

— Пощадите! Не убивайте нашего отца!..

При виде этих несчастных детей, дрожащих от холода и от испуга, Бурден, несмотря на всю природную жестокость и привычку к подобным сценам, почти растрогался. Однако его неумолимый коллега оттолкнул детей, которые цеплялись за его ноги с умоляющим плачем.

— Эй, прочь, сопляки! Какая собачья должность, иметь дело с такими нищими!

Ужасное происшествие сделало эту сцену еще страшнее. Старшая из девочек, которая лежала в матрасе со своей больной сестрой, вдруг закричала:

— Мама, мама, я не знаю, что такое с Адель! Она вся холодная... Смотрит на меня и не дышит...

Несчастная чахоточная девочка тихо умерла без единой жалобы, глядя на сестренку, которую так любила...

Невозможно передать, как закричала жена Мореля, услышав эти слова, ибо она сразу поняла все. Это был жуткий, потрясающий вопль, вырвавшийся, казалось, из самого чрева матери.

— Наверное, сестра моя умерла! Боже мой, боже мой, как я боюсь! — закричала девочка. Она выбралась из матраса и, гонимая страхом, бросилась в объятия матери.

А та, забыв, что почти парализованные ноги не могут ее держать, сделала отчаянную попытку подняться, чтобы подойти к своей мертвой дочери. Но силы оставили ее, и она упала на свой топчан с последним горестным криком отчаяния.

Этот крик пробудил Мореля; он вдруг вышел из оцепенения, бросился к распоротому матрасу и поднял младшую, четырехлетнюю, дочку на руки.

Она была мертва.

Холод и лишения ускорили ее смерть... хотя ее болезнь, вызванная нищетой, и так была смертельна.

Ее худенькие ручки и ножки уже окоченели и были ледяными...

Морель стоял неподвижно, пораженный ужасом и отчаяньем, седые волосы его растрепались; он держал мертвую дочь на руках и неотрывно смотрел на нее сухими, воспаленными глазами.

— Морель, Морель, дай мне мою девочку! — воскликнула несчастная мать, протягивая к мужу руки. — Нет, это неправда, она не умерла!.. Ты увидишь, я ее согрею...

Эти крики, суета двух приставов вокруг Мореля, который не хотел расстаться с тельцем своей дочери, возбудили любопытство старой идиотки. Она перестала вопить, поднялась и свесила свою уродливую и глупую голову через плечо Мореля... Несколько мгновений безумная старуха смотрела на труп внучки.

Лицо ее сохраняло обычное выражение идиотизма и жестокости, через минуту она хрипло зевнула с подвывом, как голодная гиена, бросилась на свой топчан и завопила:

— Есть хочу! Есть хочу!

— Вы видите, господа, видите эту бедную девочку? Ей было четыре годика, ее звали Адель... Вчера еще я поцеловал ее на ночь, а сегодня утром... Вы скажете: одним ртом меньше и я должен только радоваться, не так ли? — растерянно бормотал Морель.

Разум его не выдерживал этих ударов, следовавших один за другим.

— Морель, дай мне мою дочь, дай мне ее! — кричала Мадлен.

— Да, ты права, каждому свой черед, — ответил несчастный отец.

Он положил мертвую девочку на руки матери, обхватил голову руками и мучительно застонал.

Мадлен тоже не помнила себя: она зарыла тельце дочери в солому своего матраса, глядя на нее со звериной ревностью, а остальные дети стояли рядом на коленях и горько рыдали.

Судебные приставы, растроганные смертью ребенка, вскоре спохватились и обрели свою обычную грубую жестокость.-

— Послушай, приятель! — сказал Маликорн. — Дочь твоя умерла, это, конечно, несчастье, но все мы смертны. Мы тут ни при чем, а ты тем более... Следуй за нами! Нам надо прихватить еще одну птичку, такой уж сегодня удачливый денек.

Морель его не услышал.

Погруженный в свои горькие мысли, отрешенный от всего, гранильщик разговаривал сам с собой глухим прерывистым голосом:

— Надо все-таки похоронить мою девочку... Надо посидеть рядом с ней, тогда ее не унесут... Похоронить, но на какие деньги? У нас нет ничего... А гроб! Кто нам даст его в долг? Даже такой маленький гроб! Для девочки четырех лет... Это ведь недорого!.. А катафалк? Зачем? Такой гробик можно отнести на руках. Ха-ха-ха! — разразился он вдруг жутким смехом. — Да я же счастливчик! Она могла умереть в восемнадцать лет, в возрасте Луизы, и тогда никто мне не дал бы в долг большой гроб!

— Эй, пора кончать с этим! — сказал Бурден Маликорну. — Этот парень сейчас спятит. Ты посмотри на его глаза! И еще эта старуха, которая вопит от голода... Ну и семейка!

— Да, пора кончать... Правда, за арест этого нищего нам заплатят всего семьдесят шесть франков семьдесят пять сантимов, мы по справедливости округлим все расходы до двухсот сорока или двухсот пятидесяти франков. Волк за все заплатит.

— То есть даст аванс, но платить за всю музыку придется этому зайчику да еще плясать под нее!

— Если он откопает где-нибудь две с половиной тысячи франков, — за свой долг с процентами, судебными расходами и прочим, вот будет жарко!

— А пока мы здесь замерзаем, — ответил пристав, дуя На пальцы. — Давай кончать. Поведем его, успеет еще похныкать по дороге... Мы с тобой, что ли, виноваты, что его малявка загнулась?

— А не надо плодить детей, когда жрать нечего!

— Пусть ему будет наукой! — добавил Маликорн и хлопнул Мореля по плечу. — Вставай, приятель,