я напишу господину Родольфу обо всем, что случилось на ферме Арнувиль. Ему срочно доставят мое письмо... А потом я приду к вам в дом нашего доброго аббата... потому что нам нужно незамедлительно переговорить втроем.

Вскоре Певунья уже выходила с фермы, направляясь к дому священника по тропинке, пересекавшей овражную дорогу в том самом месте, где Грамотей и Хромуля накануне сговорились захватить ее врасплох.

Как мы уже знаем из беседы с г-жой Жорж и священником Букеваля, Лилия-Мария всей душой приняла советы своих благодетелей и так глубоко ими прониклась, что теперь даже редкие воспоминания о ее позорном прошлом приводили ее в отчаяние.

В довершение несчастья разум ее развился так же быстро, как расцветали добрые чувства в ее душе в той атмосфере порядочности и чистоты, в которой она очутилась.

Не обладай она таким острым умом, такой утонченной чувствительностью и таким живым воображением, Лилия-Мария давно бы утешилась и успокоилась.

Она бы раскаялась, почтенный священник простил бы ее, и она бы забыла все ужасы своего прошлого на улицах Сите среди прелестей деревенской жизни, которую разделяла с г-жой Жорж. И наконец, она без колебаний приняла бы дружбу г-жи Дюбрей, и вовсе не потому, что не понимала тяжести совершенных ею проступков, а из слепого доверия к словам тех, чье превосходство она признавала.

Они говорили ей: «Теперь твое доброе поведение делает тебя такой же, как все честные люди».

И она бы могла поверить, что ничем не отличается от честных людей.

Ужасная сцена на ферме Арнувиля могла тяжело ее ранить, но она, так сказать, предвосхитила, предвидела эту сцену, проливая горькие слезы и терзаясь раскаяниями при виде спящей Клары, такой невинной и чистой, которая разделяла комнату с бывшей пленницей Людоедки.

Несчастная девочка!.. В безмолвии долгих бессонных ночей она упрекала себя еще горше, обвиняя себя во сто раз беспощаднее, чем работники фермы в тот день.

Лилию-Марию медленно убивали угрызения совести, суровая оценка всех ее поступков, а главное, она постоянно сравнивала свое будущее, которое неумолимо определялось ее прошлым, с тем будущим, о котором она могла только мечтать.

Склонность к анализу, самокритичность и умение сравнивать — непременные качества живого, острого разума. Людей бойких и гордых он заставляет во всем сомневаться и восставать против всех.

Людей робких и застенчивых он заставляет сомневаться в себе и восставать против себя.

Мы осуждаем первых, но они сами себя оправдывают.

Мы оправдываем вторых, но они сами себя осуждают.

Кюре Букеваля, несмотря на всю свою святую чистоту, и г-жа Жорж, несмотря на все свои добродетели, а скорее оба они из-за своей чистоты и добродетели не могли даже представить, как страдала Певунья с тех пор, как душа ее, очистившаяся от скверны, познала всю глубину своего падения.

Они не могли знать, что страшные воспоминания Певуньи придавали им почти сверхъестественную силу действительности; они не знали, что эта юная девушка обладает острой чувствительностью и поэтическим воображением, что ее ранимая душа болезненно воспринимает любой намек; они не знали, что эта юная девушка каждый день, каждый час вспоминала с глубоким раскаянием и болью, смешанной с отвращением и ужасом свое постыдное прошлое.

Попробуйте представить себе девочку шестнадцати лет, невинную и чистую и сознающую, что она невинна и чиста, брошенную какой-то дьявольской силой в зловонную харчевню Людоедки и всецело отданную во власть этой ведьмы! Так воспринимала Лилия-Мария свое прошлое, которое определяло ее настоящее и будущее.

И попробуем теперь понять всю глубину ее отвращения к прошлому, невыносимые душевные муки, которые так жестоко терзали Певунью, когда она вспоминала о прошлом и не осмеливалась признаться даже аббату, что хотела бы захлебнуться и утонуть в этом болоте.

Кто умеет размышлять и наделен каким-то жизненным опытом, не воспримет наши слова как парадокс.

Лилия-Мария была достойна сочувствия и жалости не только потому, что она никогда не любила, но еще потому, что все ее чувства еще не пробудились и были как бы заморожены. Так довольно часто даже у женщин, не столь чувствительных и робких, как Лилия-Мария, целомудренные инстинкты сохраняются еще долго после замужества. Стоит ли удивляться, что эта несчастная девушка, опоенная Людоедкой и брошенная в шестнадцать лет на утеху разнузданной шайке жестоких и диких зверей, населявших Сите, испытала только боль и ужас и вырвалась из этой клоаки, сохранив всю чистоту души?

Наивные признания Клары Дюбрей о ее платонической любви к молодому крестьянину, за которого она собиралась выйти замуж, очень огорчили Лилию-Марию. Она тоже чувствовала, что могла бы полюбить смело и безоглядно, вложив в свою любовь всю преданность, благородство, чистоту и величие, но ей не было отныне дозволено внушить или испытать это прекрасное чувство. Ибо если она полюбит, то лишь такого же возвышенного душой, но, чем достойнее будет выбор, тем недостойнее будет она казаться самой себе.

Солнце склонялось к горизонту; поля были пустынными и безмолвными.

Лилия-Мария приближалась по тропинке к овражной дороге, которую ей нужно было пересечь на пути к дому священника, когда вдруг увидела хромого мальчика в серой блузе и синей фуражке. Лицо у него казалось заплаканным, и, заметив Певунью, он сразу бросился к ней.

— Добрая госпожа, пожалейте меня! — воскликнул он, умоляюще складывая руки.

— Что с тобой? Чем я могу помочь тебе, мальчик? — сочувственно спросила Певунья.

— Увы, добрая госпожа! Моя бедная бабушка, такая старенькая, такая старенькая, упала вот там, спускаюсь в овраг. Ей так больно, так больно!.. Наверное она сломала ногу... А я слишком слаб, чтоб поднять ее. Господи, что мне делать, если вы мне не поможете? Бедная бабушка, она наверное умрет...

Тронутая горем маленького уродца, Певунья воскликнула:

— Я тоже не очень сильна, мальчик мой, но может быть, я смогу помочь твоей бабушке! Веди меня к ней скорее. Я живу вон на той ферме. Если бедная старушка не сможет туда дойти, я пришлю за нею.

— Добрая госпожа, да благословит вас бог! Идите сюда, тут всего в двух шагах от дороги... Она упала, спускаясь с откоса, я уже говорил.

— Значит, ты нездешний? — спросила Певунья, следуя за Хромулей, которого вы наверняка уже узнали.

— Нет, добрая госпожа, мы идем из Экуана.

— И куда вы идете?

— К доброму кюре, который живет вон там на холме, — ответил сын Краснорукого, чтобы рассеять последние сомнения Лилии-Марии.

— Неужели к аббату Лапорту?

— Да, моя добрая госпожа, к господину аббату Лапорту.

Моя бедная бабушка его знает давно-давно, очень давно.

— Я тоже как раз шла к нему. Какое совпадение! — проговорила Лилия-Мария, спускаясь все ниже по овражной дороге.