в наказание она не получит места, которое ей обещала моя мать. В жизни ноги ее не будет на нашей ферме!

Никто из работников даже не двинулся, чтобы выполнить ее приказ. А один осмелился сказать:

— Прошу прощенья, мадемуазель, если это уличная девка и она знает убийцу мужа этой бедной женщины, надо, чтобы она пошла к мэру и все рассказала...

— Повторяю, — твердо сказала Клара, — вы никогда не поступите на нашу ферму, если немедленно не попросите прощения у мадемуазель Марии за свои грубые слова.

— Вы меня прогоняете, мадемуазель? Тем лучше! — с горечью ответила вдова. — Пойдемте, бедные сиротки, — добавила она, обнимая своих детей. — Грузите снова все на тележку, мы заработаем себе на хлеб в другом месте, господь сжалится над нами. Но мы уведем с собой эту несчастную к господину мэру, и она выдаст убийцу моего мужа... потому что она знает всю эту шайку!.. А вы, мадемуазель, — продолжала она, с вызовом глядя на Клару, — если вы так богаты и даже если у вас такие приятельницы, не след быть такой жестокой к бедным людям!

— Правда, — сказал один из крестьян. — Молочница права...

— Бедная женщина!

— Несправедливо это...

— Убили ее мужа, что же ей, радоваться?

— Никто не запретит ей сделать все, чтобы отыскать убийцу!

— И отсылать ее тоже несправедливо.

— Чем она виновата, что подруга мадемуазель Клары оказалась уличной девкой?

— Как можно прогнать честную женщину, мать троих детей, из-за какой-то несчастной дряни?

Голоса раздавались все более громко и угрожающе, когда Клара воскликнула:

— Мама, наконец-то! Слава богу!

И действительно, г-жа Дюбрей появилась на дворе на обратном пути из садового павильона.

— О, Клара! Мария! Вы идете обедать? — спросила хозяйка фермы, приближаясь к группе крестьян. — Пойдемте, девочки, уже поздно.

— Мамочка! — воскликнула Клара. — Оградите мою сестру от оскорблений этой женщины. — Она показала на вдову. — Пожалуйста, отошлите ее! Если бы вы слышали, какие дерзости она осмелилась говорить нашей Марии...

— Как? Она осмелилась?..

— Да, мамочка. Посмотрите на мою бедную сестренку: она вся дрожит и еле держится на ногах... Какой стыд, что подобная сцена могла разыграться у нас на ферме! Прости нас, Мария, умоляю...

— Но что это все означает? — спросила г-жа Дюбрей, с беспокойством оглядываясь вокруг: особенно ее встревожил удрученный вид Певуньи.

— Хозяйка рассудит по справедливости... по справедливости, — глухо забормотали крестьяне.

— Вот госпожа Дюбрей, — сказала молочница, обращаясь к Лилии-Марии. — И она выставит за порог не меня, а тебя!

— Значит, это правда? — воскликнула г-жа Дюбрей, глядя на молочницу, которая по-прежнему держала Марию за руку. — Значит, вы действительно осмеливаетесь так говорить с подругой моей дочери? И это ваша благодарность за мою доброту? Извольте отпустить эту девушку!

— Я уважаю вас, сударыня, и благодарна вам за ваши милости, — сказала вдова, выпуская руку Лилии-Марии. — Но прежде чем обвинять меня и прогонять вместе с моими детьми, порасспросите эту несчастную. У нее, наверное, не хватит духу отрицать, что я ее знаю и она меня знает.

— Господи, Мария, ты слышишь, что говорит эта женщина? — спросила потрясенная г-жа Дюбрей.

— Тебя зовут Певунья, да или нет? — спросила молочница.

— Да, — ответила бедняжка, не поднимая глаз, чтобы не встретиться взглядом с г-жой Дюбрей. — Да, так меня звали.

— Ага! Вы видите! — злобно закричали крестьяне. — Она призналась, призналась!

— Призналась, но в чем? В чем она призналась? — в ужасе вскричала г-жа Дюбрей. — В том, что она знала убийцу?

— Эти твари только с такими и знаются, — ответила вдова.

Сбитая с толку этим внезапным открытием, которое подтвердили слова Лилии-Марии, г-жа Дюбрей вдруг все поняла и отшатнулась с ужасом и отвращением. Она резко и грубо отдернула к себе Клару, которая пыталась утешить Певунью, и воскликнула:

— Какой ужас! Клара, не подходи к ней, не прикасайся к этой несчастной!.. Но как госпожа Жорж могла принять ее у себя? Как она осмелилась представить ее мне, чтобы моя дочь… О, господи боже мой, как это ужасно! Я не в силах поверить... Нет, нет, госпожа Жорж не способна на такую низость! Ее, наверное, обманули, как всех нас... Иначе это было бы просто гнусно с ее стороны!

Огорченная и перепуганная этой жестокой сценой, Клара не верила своим глазам и ушам. В своем невинном неведении она не понимала страшных обвинений, которые сыпались на ее подругу; сердце ее разрывалось и глаза заволакивали слезы при виде оцепеневшей Певуньи, которая стояла молча, понурив голову, как преступница перед судьями.

— Пойдем, пойдем, моя девочка! — позвала г-жа Дюбрей Клару и, обратившись в Лилии-Марии, добавила: — А тебя, недостойную, господь бог накажет за подлое лицемерие. Да как ты осмелилась допустить, чтобы моя дочь, этот ангел, называла тебя своей подругой, сестренкой? Подруга, сестренка! Ты распоследнее отребье, какое только есть на свете! Что за бесстыдство! Втереться к честным людям, когда твое место наверняка в тюрьме, среди тебе подобных...

— Да, да! — закричали крестьяне. — В тюрьму ее! Она знает убийцу!

— Может, она его сообщница?

— Видишь, есть бог на свете! — крикнула вдова, грозя Певунье кулаком.

— А что до вас, добрая женщина, — сказала г-жа Дюбрей, обращаясь к молочнице, — то никто вас не прогонит с фермы, и, наоборот, вам зачтется за то, что вы разоблачили эту негодяйку.

— Слава богу! Наша хозяйка справедлива... Она все знает, — переговаривались между собой крестьяне.

— Пойдем, Клара, — сказала хозяйка фермы. — Госпожа Жорж объяснит нам свое поведение, иначе я ее больше в жизни не увижу. Ибо если она сама не была обманута, она поступила с нами ужасно.

— Но, мама, посмотри на бедную Марию!

— Пусть умрет от стыда, если может, так будет даже лучше! Она достойна только презрения... Я не хочу, чтобы ты оставалась рядом с ней ни минуты. Это одно из тех существ, с которыми юная, девушка, чистая, как ты, не должна даже говорить, чтобы не запачкаться.

— Боже мой, боже мой, мама! — взмолилась Клара, упираясь. — Я не знаю, что все это значит... Может быть, Мария виновата, раз вы так говорите, но смотрите, она сейчас потеряет сознание, хотя бы сжальтесь над нею.

— Ах, мадемуазель Клара, вы так добры, вы меня прощаете, — сказала Лилия-Мария, бросив на свою защитницу взгляд, исполненный бесконечной благодарности. — Если я вас и обманула, то, верьте мне, это случилось не по моей воле. Я так об этом жалею...

— Мама, мама, неужели в тебе нет жалости? — воскликнула Клара душераздирающим голосом.

— Жалости, к ней? Не говори глупостей. Если бы не госпожа Жорж, которая избавит нас от нее, я бы выбросила эту негодницу за ворота фермы как зачумленную, — жестко ответила г-жа Дюбрей.

И она увлекла за собой свою дочь, которая в последний раз обернулась к Певунье и крикнула:

— Мария, сестра моя! Я не знаю, в чем тебя обвиняют, но верю, что ты невиновна, и люблю тебя, как прежде!

— Молчи, молчи, — зашипела г-жа Дюбрей, зажимая рот дочери. — Молчи, прошу тебя! К счастью, все видели, что после этого ужасного разоблачения ты не осталась и на миг с этой падшей девицей. Вы все видели, друзья мои?

— Да, да, сударыня! — подтвердил один из крестьян. — Мы свидетели, что она не осталась с этой девчонкой! А она ведь наверняка воровка, потому что водилась с убийцами.

Госпожа Дюбрей увлекла за собой Клару. Певунья осталась одна среди разъяренных крестьян, окруживших ее плотным кольцом.