Нас наряжают в людские платья и выводят на сцену, чтобы мы людей изображали. В этом наше высокое призвание. А нас свалили как попало в сундук, словно старую ненужную ветошь. О жестокость! О неблагодарность!

И даже самые простенькие куклы на последних ролях тоже громко роптали:

— Что у нас за жизнь! На тростях нас не водят, руки и ноги у нас повисли, как тряпки! Ведь этак можно и с тоски подохнуть!

Потом доставали они со дна сундука гонги и барабаны и поднимали страшный шум: гантян, докодон!

Остановится запоздалый прохожий и прислушается: где это идет такое веселье?

Вначале жители села не особенно этому дивились. Думали они, что у хозяина кладовой, где стоял сундук с куклами, каждый вечер гости собираются. Но наконец пошли по селу толки и пересуды.

Как-то раз вечером один прохожий — видно, он был любопытнее других — тихонько заглянул в кладовую. Видит он: в кладовой ни души, но кто-то разглагольствует в углу, как заправский самурай:

— В былые времена не то что куклы, даже люди, проходя мимо меня, отдавали почтительный поклон, но ныне воцарились у нас невежество и грубость нравов!

«Чудеса, да и только! Как попал туда самурай?» — подумал прохожий и стал всматриваться еще пристальнее. Удивительное дело! Голос доносился из большого сундука!

Прохожий побежал к хозяину кладовой и рассказал ему обо всем. Поспешил хозяин в кладовую вместе со всеми своими домашними. А там стоит гомон многих голосов, гремят гонги, рокочут барабаны... И весь этот шум идет из сундука, который оставил на сохранение Масаэмон с острова Авадзи, но открыть сундук нельзя, ключа нет.

Сейчас же послали гонца на остров Авадзи к Масаэмону. Приехал он. Отпер сундук, смотрит: лежат в нем куклы тихо и смирно, будто ничего и не было.

Как раз в это время остановился в том же селе проездом знаменитый сказитель дзёрури из Эдо по имени Такэмото Гидаю[39]. Дошел до него слух об этом необыкновенном случае, и захотел он посмотреть на кукол своими глазами. Заглянул в сундук и головой покачал.

— То же самое случилось однажды и у нас в Эдо,— поведал Гидаю.— И по той же причине. Бросили кукол в кучу как попало и оставили лежать, словно старый хлам...

— Что же теперь делать?

— Это ведь куклы-актеры. Если уж приходится убрать их на время, то надо делать это бережно и уважительно, щадя их чувства,— говорит Гидаю так, словно он сам своими ушами слышал жалобы кукол.

— Вот поэтому у нас в Эдо есть хороший обычай,— добавил он,— утром и вечером вынимать кукол из сундука и устраивать с ними торжественное шествие. И уж во всяком случае, надо бережно убирать их после представления, иначе куклы обижаются, как люди... И каждый актер их поймет!

С тех пор Масаэмон с острова Авадзи всегда следовал этому доброму совету, и куклы у него никогда больше не роптали на свою судьбу.

В старину под верандой дома Идзумия́ в городе Кома́цу [40] жил один барсук.

Хозяин этого дома очень любил хо́кку[*]. В ясные осенние ночи он, бывало, раздвинет рамы сёдзи в комнате для занятий. А комната эта глядела прямо в сад. Читает хозяин громким голосом любимые стихи, попивает вино и любуется светлой луной. А барсук притаится внизу и слушает, слушает...

Как-то раз хозяин получил из Эдо от своего друга — поэта Сюка́[41] новое стихотворение:

Хозяин переписал эти строки красивым почерком на тандза́ку [*] и несколько раз прочел вслух, но в это время его пригласили в гости, и, уходя, он забыл второпях листок со стихами на столе. Только хозяин ушел, как барсук пробрался в комнату, схватил тандзаку и побежал в сад. Положив драгоценный листок под сосной, барсук стал глядеть на полную луну. И вдруг, надув свой толстый живот, давай колотить от восторга по нему лапами, как по барабану, так что гул пошел кругом...

На другое утро хватился хозяин, что листок со стихами пропал. Обыскал он и дом, и сад, нет нигде, да и только! Вспыхнул он от гнева, как огонь:

— Кто украл тандзаку с моего стола, сознавайтесь!

Все домашние в один голос отвечали:

— Не видели мы никакого тандзаку и знать ничего не знаем!

А у хозяина был проказливый сынок.

— Значит, это ты, и никто другой! — закричал на него отец.— Больше некому. И не смей отпираться, озорник! Сейчас же неси сюда тандзаку, а не то я так тебя проучу, что надолго запомнишь.

И решил тогда мальчик подкараулить вора, чтобы оправдаться перед отцом. Каждый вечер он прятался в засаду возле веранды, но вор все не показывался.

Так прошло несколько дней.

Вдруг видит он: выбежала из кабинета какая-то черная тень и бросилась в сад. Выглянул мальчик из-за столба. Что за чудо, да ведь это барсук, и в зубах у него тандзаку. Вот, значит, кто стихи таскает.

А барсук положил листок бумаги у подножья сосны и начал что-то бубнить себе под нос, словно трудные знаки разбирает. А потом давай надуваться, да как застучит по своему животу, будто по барабану!

И сразу, как по команде, запели, зазвенели, застрекотали в саду все сверчки и цикады — ни дать ни взять целый оркестр заиграл.

Мальчик позвал отца. Пришел отец и видит: барсук-то не первый попавшийся листок бумаги стащил, а тандзаку со стихами.

— Значит, и барсук может любить стихи,— воскликнул хозяин.— Кто бы подумал! — И он оставил листок со стихами барсуку — любителю поэзии.

Некогда в деревне А́дзума[42] жила юная девушка лет тринадцати по имени Оро́су, прекрасная, как еще не раскрывшийся цветок вишни. Все молодые люди с ума по ней сходили.

Но вот в лунные ночи стал появляться возле ее дома какой-то незнакомый юноша. Был он очень хорош собою. Вначале, бывало, Оросу вся закраснеется, когда его увидит, а потом незаметно проникла в ее сердце любовь к нему.

Однажды ночью впервые заговорили они друг с другом.

— Кто ты? — спросила Оросу незнакомца.— Зачем приходишь ты каждую ночь к моему дому?

— Родом я с севера. Всего лишь один раз увидел я тебя, но с тех пор твой образ всегда стоит перед моими глазами, словно выжженный огнем.

Но вот что удивительно,— незнакомец приходил только по ночам и не называл своего имени. Хотелось Оросу узнать, кто он такой, и вот какую хитрость придумала девушка. Воткнула она в платье юноши иголку с длинной-длинной ниткой. На другое утро нитка привела ее к тысячелетней криптомерии. Иголка с ниткой вонзилась в ее кору.