лицом. Подошедшему Косте сообщил:
— Отъездились! Зажигание полетело, а запасных свечей нема.
— М-да, невеселая история, — погрустнел Лисовский. — И никого ждать нельзя, чтобы свечи позаимствовать. Пешком идти придется.
— Промнемся малость, а то засиделись, — улыбнулся Сергей. — Машину куда-то нужно заховать. Найдут, нас примутся искать. Ты здесь побудь, а я обстановку разведаю.
Груздев отошел в сторону от дороги. Женевьева, заметив, что он уходит, подхватилась за ним:
— Серж! Серж! Атанде!
Костя печально ухмыльнулся, глядя им вслед. Он понимал девушку, но тайная обида от этого не проходила, а ревность крохотным червячком точила сердце. Он и не мечтал о любви, близости, просто устал от постоянной опасности, каждодневных тревог, хотел встретить понимающего человека, излить ему душу. «Поплакаться в жилетку!» — саркастически покривился Лисовский. Женевьева интуитивно угадала, что он нуждается в ее поддержке, и испуганно отстранилась. У нее самой столько накипело на душе, таким опустошающим пожаром прошлись по сердцу два года невольничества, что для других не осталось ни слов утешения, ни жалости. В Груздеве француженка увидела сильную натуру и потянулась к парню, доверчиво полагая, что он ее поймет и защитит.
— Нашли заброшенную каменоломню, — появился из-за кустов Сергей, — туда и сбросим машину.
Втроем, Груздев сбоку выруливал по узкой просеке, Костя и Женевьева сзади, подвели «оппель» к крутому обрыву, поднатужились и столкнули в глубокую, теряющуюся во мгле каменоломню. Послышался сильный грохот, посыпались камни, щебенка, а спустя минуту на дне громыхнул легкий взрыв. Из пропасти поднялось пыльное облако.
— Кашку слопал, чашку об пол! — бесшабашно рассмеялся Груздев и предложил: — Пора в путь- дорогу. Кончилась наша привольная жизнь!
От развилки свернули по правой дороге. Костя тащился с портфелем, надоевшим ему пуще горькой редьки. Сергей через левое плечо перекинул лямку рюкзака, а правой рукой придерживал автомат под полой плаща. Женевьева несла чемодан. Шоссейка серпантином выкручивалась из горы и пролегала между крутыми глинистыми откосами, поросшими молодыми сосенками.
Небо затянуло не то дымом, не то дождевыми тучами, вокруг помрачнело, снизу тянуло студеным ветерком, а какое от него в плащах спасение? Ремень автомата перекрутился, натирает шею. Сергей остановился, расстегнул пуговицы, расправил кожаную полоску, а холод пролез под мундир и дрожью пробежал по потному телу. И Косте туго приходится. Дает знать о себе рана, потому и портфель несет одной рукой, другой и не берется. Тяжесть болью отдает в предплечье. Попытался переложить его на плечо, но мешает шмайссер.
— Перевесь автомат, — посоветовал Сергей, — сподручней будет.
— Потом не сдерну, рука одеревенеет.
— Давай обменяемся. Я портфель возьму, ты — вещмешок. Он полегче.
— Тебе стрелять, а после золота и не прицелишься толком.
Груздев признал Костину правоту и молча зашагал по круто извивающейся дороге… Отвыкли пешком ходить, как баре на машинах раскатывали. Женевьева и то идет ровней и спорей, обгоняет, поджидает. Боится далеко отрываться, поближе держится. Чему-то улыбается. Красивые у нее зубы, мелкие, ровные, как у соболя. Толмачит, не поймешь, и все на бога надеется, с докукой к нему лезет. Вон и Бахов, в годах мужик, а все, как старая бабка, перед иконами вертится. Один на
один с богом калякает. Бог-то бог, да сам не будь плох! Чалдоны испокон века в неверующих ходят, сами грешат, сами себе и грехи отпускают. Забылся, в такт шагам запел:
— В лесу, говорят,
В бору, говорят,
Растет, говорят,
Сосеночка...
— Очумел! — одернул его Костя. — Вроде, мотор гудит... Машина появилась внезапно, выскочив из серпантинового закругления. Узкими полосками света сверкнули закрашенные фары, взвизгнули тормоза, и мальчишеский срывающийся голос выкрикнул из кабины:
— Ахтунг! Партизанен! — и кто-то залился звонким смехом. - Ха-ха-ха. Почему пешком, куда идете, камрады!
Костя невольно улыбнулся. Подошел к пикапу и разглядел подростков в военной форме. Двое на переднем сидении, остальные позади.
— Чего панику поднимаешь? — сердито сказал Лисовский. — Полоснули бы из автоматов, и конец шуткам!
— С фронта! — живо отозвался шутник и повернулся к своим друзьям: — Камрады, подвезем фронтовиков?
— Нашу машину американский штурмовик сжёг, — на всякий случай пояснил Костя. — Сами еле спаслись.
— 0-о, — протянул немец и заметил Женевьеву. — О-о, фройляйн!.. Садитесь на мое место, а мы, камрады, к старым воякам переберемся. Далеко путь держите?
— Гостиницу нужно найти, негде переночевать.
— В городе гостиницы забиты, да и многие разбомблены. Поедемте к «Старому Клену». И мы там горло промочим. Думали, сегодняшнему налету конца не будет. Утром насчитывали зенитчики полный комплект, а к вечеру одна пушка осталась. Хорошие вояки погибли! Капитан и дал нам увольнительную до утра... Вилли, быстрей веди машину, с тобой сидит самая красивая девушка Германии!
Парнишка и минуты не посидит спокойно. Вертится, разглядывая невольных попутчиков, выглядывает в оконца, потом достал губную гармонику и, чудом сохраняя равновесие на крутых поворотах, заиграл. Костя онемел, решив, что их разоблачили, Сергей схватился за пистолет, а немец нимало не подозревая о тревоге соседей, выводил душевную и проникновенную мелодию «Синего платочка». Парни успокоились, и в звуках гармоники им почудился голос Клавдии Шульженко:
— Строчит пулеметчик
За синий платочек,
Что был на плечах дорогих!..
Им с трудом удалось устроиться в деревенской гостинице. Крикливо шумел и грозил хозяину военно-полевым судом зенитчик, сочувствующий фронтовым камрадам, не помогли боевые кресты, словно случайно выставленные напоказ, не произвели заметного впечатления эсэсовские молнии в петлицах. Пожилой немец, поскрипывая протезом ноги, угрюмо твердил:
— Господа, все занято. После бомбежек горожане хлынули в деревню, птицу из курятников выжили. У меня в доме яблоку негде упасть. Ничем не могу помочь, господа!
Костя отчаялся, исчерпав все мыслимые и немыслимые аргументы, замолчал, и тогда к хозяину пододвинулся Сергей. Распахнул плащ, и немец в лице переменился, заметив автомат, кобуру с пистолетом и ручку диковинного ножа, торчащую из ножен. А Груздев из внутреннего кармана достал сигары и одну предложил инвалиду. У того голодной тоской полыхнули загоревшиеся глаза. С наслаждением понюхал, смачно откусил кончик, закурил, глубоко затянулся и закашлялся. Отдышался, уважительно заметил:
— Хороший табак. Настоящий! — и деловито спросил: — Сколько вас?
— Двое и фройляйн, наша сестра, — торопливо ответил Костя.
— А эти крикуны?
— Они сюда выпить приехали.
Сергей вытащил банкноту в пятьдесят рейхсмарок и положил перед хозяином. Тот аккуратно ее развернул, осмотрел с обеих сторон и, бережно разгладив, положил в ящик конторки.
— Ради фронтовиков! — заверил он. — А сигара хороша, настоящая «гаванна»... Я вас помещу в спальне дочери. Пойду распоряжусь, а господа офицеры распишутся в книге для приезжих... Советую вам выпить по кружечке дунклеса.
Они присели за столик неподалеку от камина, в котором дымили обугленные сырые поленья. Сергей с любопытством разглядывал чучела птиц на стенах кабачка, кабаньи морды, оленьи головы с ветвистыми