войска успешно отбили атаки пехоты и танков противника...

   Слабый голос московского диктора заглушали грозовые разряды, визгливый вой и громкая морзянка. Костя чуть отвел рычаг настройки и обошел громовой перевал.

 — ...Войска второго Украинского фронта четвертого ноября штурмом овладели на территории Венгрии городом и крупным железнодорожным узлом Сольнок, важным опорным пунктом обороны противника на реке Тисса...

   И вновь треск, за душу хватающий вой, трубный рев. Из кухни выскочил Александр Магдарьевич и замахал руками:

 — Выключи ты его, ради бога! Услышат — не миновать визита полиции. Еще разглядят, как я приспособился распломбировать приемник.

 — Глушат! —  сожалением проговорил Сергей. — Выключай, и так все ясно. Наши гонят фрицев в хвост и гриву!

   Магдарьевич расставил на столе тарелочки с селедкой, несколькими пластиками розового сала, порезанным на дольки луком, ломтиками хлеба и дымящуюся картошку в кастрюльке. Допили шнапс, поблаженствовали за чаем из смородинных листьев.

 — Боюсь я поезда, дядя Саша, — смущенно признался Груздев. — Народу тьма-тьмущая, ущучат, а податься некуда. Нам бы на особь, от фрицев отдельно...

 — Умный англичанин Гилберт Честертон как-то спросил себя: где лучше спрятать ветку? И ответил: в лесу. Где спрятать человека? Среди людей.

 — Здесь разве людей сыщешь?

 — Редко, но встречаются.

 — Встретили да упустили. Хотелось в лицо им взглянуть.

 — На Эриха взглянете.

   Сергей выжидающе уставился на полковника. Тот понял его безмолвный вопрос, напомнивший о недавней встрече с гравером, и энергично, рассыпая вспыхивающий искорками табак, замотал головой:

 — Нет, нет, Эрих — рабочий человек, — и не совсем уверенно добавил: — Как мне кажется, из коммунистов. Бежал от фашистов из Гамбурга, в порту докерил. Как и вам, выправил ему по знакомству новые документы. Месяца три назад от него человек у меня побывал, даже переночевал. Помог я им в одном деле... У меня знак от Эриха хранится, половинка туза виней. С ней и мой привет ему передадите...

   Сергей поднялся. Вытянул из-за спинки дивана автомат, расстелил рядом газету, разобрал его на части и принялся за чистку. — Не пойму, што за автомат? Патроны крупнее, бьет зверски. Я фрицев, как щенят, короткой очередью разбросал.

   Полковник встал за его спиной, присмотрелся, пыхнул трубкой:

 — Штурмовой автомат образца сорок четвертого года... Береги патроны, трудно достать. Их массовое производство еще не налажено.

 — Два рожка осталось. Маловато! При случае на шмайссер сменю... Чуть не забыл!  — спохватился Сергей и, подойдя к вешалке, вытащил из плаща пистолет и, поколебавшись, гранату с пуговкой. — Владей, дядя Саша!

 — Спасибо! Какое тебе большое спасибо, Сергей Михайлович! — повеселел Бахов и, жадно схватив пистолет, проверил затвор, магазин. — Восьмерка, отличный бой...  Голыми руками меня теперь не возьмешь. Жаль, пять патронов всего осталось...

   Сергей золотистой горкой высыпал на широкую ладонь патроны, пересчитал и задумчиво проговорил:

 — На, обойму возьми и не обессудь, дядя Саша. Сам понимаешь наше положение.

   Ночь полковник провел без сна. Сдвинул на окнах маскировочные шторы, неслышно ступая ногами в толстых, домашней вязки, шерстяных носках, переходил в темноте из комнаты в комнату, прилипал к стеклам, согревая ладонью рубчатую рукоятку пистолета. Он лучше парней осознавал грозящую опасность и казнил себя, что связался с последним проходимцем. Сам, как молоденькая перепелка, полез в расставленную сеть, да и парней в ловушку потянул. Четверть века скитается по чужбине, попадал в самые сложные переплаты, а русского прекраснодушия так и не изжил. Понимал, если потеряешь веру в людей, зачем жить на белом свете. А ненависть?!

   Утрами, пока на смену английским «галифаксам» и «либерейторам» не прилетали американские «летающие крепости», проезжает Бахов по центру Берлина. И не столько любуется руинами, сколько вглядывается в лица немцев. Те давно уже не ходят с ошалелыми от легких побед и увесистых посылок из завоеванных стран глазами, не задирают арийские носы, по-тевтонски не кочевряжатся. Уныние, растерянность, тревога в каждом взгляде. И шепотливые слушки из уха в ухо: Рур в огне, Гамбург разрушен, русские в Пруссии, что с нами будет... Воистину, поднявший меч от меча и погибнет!

   Утром развидняло. Сквозь рваные лохмотья серо-грязных туч проглянуло светло-синее, выцветшее небо, солнечный луч будто золотистой соломой покрыл высоко плывущее розовое облачко. Из дома вышли пораньше, и Бахов повел парней к трамвайной остановке, по дороге рассказывая, как быстрее добраться до вокзала, избежать встреч с патрулями. На платформе распрощались. Сергей спросил:

 — О себе дадите знать?

 — Опасно, да и нет смысла, — в глазах влажно вспыхнули огоньки. — Берегите себя, молодые люди! Вряд ли доведется свидеться. А впрочем... На все господня воля! Вон и штрасенбан идет. Храни вас господь!

   Дернулся трамвай, застыл Бахов в неотрывном прощальном взгляде и остался на платформе. В вагоне людей не густо. Сидят хмурые, неразговорчивые, уткнулись в утренние выпуски газет. За окном — одно-и двухэтажные дома, наглухо отделенные от мира шторами и занавесками, разоренные уборкой огородики, до черноты пришибленные первыми заморозками цветы на клумбах, сиротливо желтеют дорожки во дворах. Стыдливо прикрываются ветвями оголенные деревья вдоль дороги, по которой пробегают редкие грузовички с газогенераторными установками, похожие на рыжих тараканов.

   Чем дальше от окраины, тем гуще очереди на остановках. Стайкой впорхнули молоденькие немочки с миловидными личиками. Костя подумал — студентки, но пригляделся, заметил потрескавшиеся, с впитавшимся в кожу машинным маслом руки, остатки сохранившегося лака на ногтях. Входили пожилые женщины с кошелками и сумками, старики с палками и корзинами, нахальные юнцы в гитлерюгендской форме. Эти сразу выпяливались на парней. Они завистливо засекли и шрам на щеке Сергея, и кресты на их мундирах. И девушки не оставляют их без внимания, то и дело стреляют глазками, а встретившись взглядами, первыми взора не отводят.

   Чаще и чаще видны глубокие воронки. Трамвай замедлил ход. Рельсы проложены по гравийной насыпи через огромный котлован, вырытый мощной авиабомбой. Они прогибаются под тяжестью вагона и, кажется, вот-вот оборвутся, и люди ухнут в наполненную мутной водой яму. Слышно, как всплескивают медленно вращающиеся колеса, потрескивают под дугой электрические разряды. Миновав опасное место, вожатая прибавляет скорость, и слышится облегченный шелест газетных страниц, снова встречаются, перекрещиваются, сталкиваются повеселевшие молодые взгляды. К развалинам привыкли, никого они не трогают и не волнуют. Только брезгливо зажимают носы, когда доносится сладковато-тошнотворный запах разложения. Видать, в руинах немало засыпанных трупов.

   Неожиданно завыли сирены, то нарастая, то замирая, словно стая зимних волков завела тоскливую свадебную песнь. Невдалеке застучали зенитки, панически заметались по улице прохожие. Вожатая резко затормозила трамвай, открыла двери:

 — Воздушная тревога! Освободите вагон, спуститесь в бомбоубежище!

   Парни последними выскочили из опустевшего вагона, Сергей не захотел в давке смешиваться с толпой немцев. Трамвай остался сиротливо торчать на рельсах, а его пассажиры, подчиняясь указаниям стрелок и надписей, скопом устремились к бомбоубежищу. За реденькой грядой серебристых облачков слышался комарино-свербящий писк множества моторов. Костя на бегу взглянул на небо и на огромной высоте заметил блестящих стрекоз, окруженных клубками разрывов зенитных снарядов.

 — В убежище, в убежище, господа офицеры! — издали кричал дежурный противовоздушной обороны.

   Не обратив на него внимания, парни пробежали мимо, проходными дворами выскочили на соседнюю